Бог бабочек. Юлия Пушкарева

Ниже. И спину сильнее выгибай. Ниже, говорю – непонятно, что ли?..

      – Прости.

      Недовольно цокаешь языком позади меня.

      – Я тебе разве не запретил без конца «простикать»?

      – Запретил, мой господин. Я… случайно.

      Поджимаюсь от страха: ты и правда на меня злишься?.. Ты вздыхаешь, приспускаешь моё бельё и – награждаешь меня звонким, жгуче-приятным шлепком по попе.

      *

      (Несколько лет назад

      Стол накрыт пышно – как и подобает юбилею, ведь тебе исполняется двадцать. Несколько пёстрых салатов будто кружатся в вальсе – так быстро их расхватывают с разных сторон; над золотистой картошкой вьётся ароматный дымок; на журнальном столике искусительно розовеют пирожные с ягодным кремом. Ни одной бутылки алкоголя: именинник принципиально не пьёт (с недавних пор – почти не пьёт), а гости уважительно соглашаются. Не спорю, Настя постаралась на славу.

      Краснея, как краснела бы на её месте любая молодая и счастливая хозяйка, она раскладывает, разливает, подносит, спрашивает и улыбается; глядя на прелестные ямочки на её щеках, на её пухлые губы, я невольно представляю, как ты…

      Представляю не то, что нужно.

      Разговор порхает с одного на другое, и ведёшь ты – как всегда. Если какая-то тема тебе не близка, она волшебным образом исчерпывается, едва зародившись; если ты заводишь речь о чём-то, другие почему-то и вообразить не могут лучшего предмета для обсуждения. Я привыкла к этому, так было всегда – но твои друзья (другие твои друзья – сердито одёргиваю себя в мыслях) словно и не замечают подвоха.

      Ты находишь подход к каждому: разделив с черноглазым Володей шутку о его родной Киргизии, как бы случайно, по ассоциации, вспоминаешь излюбленную нелепую фразочку одного из преподавателей со своего факультета – чтобы влиться могли и другие два гостя, твои одногруппники; с этой фразочки ты – пара виртуозных касаний, пара трелей на флейте Крысолова, – манишь всех поразмышлять о людях такого типа, как этот преподаватель (психологический крючок для меня), и сравнить их с тобой (лично-интимный крючок для Насти). Когда размышления обретают слишком серьёзный лад, снова шутишь, разряжая обстановку, – et cetera, et cetera. Отставляешь мизинец от стакана с соком, щуришься, умело отвечаешь на типично мужские – грубоватые, но не жестокие, – остроты друзей, мгновенно переключаешься с мягко-уважительного тона (для меня) на мягко-повелевающий (для Насти), обыгрываешь собственные парадоксы, хитришь и подстраиваешься, атакуешь и отступаешь; ты сияешь собой – и это завораживает.

      Веди себя так кто угодно ещё, мне, пожалуй, было бы неприятно. Несколько раз за вечер ловлю себя на этом ощущении. Чересчур много манипуляций, и подвоха, и лёгкой, мерцающей полу-честности – на грани банальной лжи. Пусть здесь она никому не во вред, пусть ты всех нас – по-своему – любишь (при мысли об этом меня передёргивает), в ней есть что-то нечистое. Иногда я не понимаю, зачем ты так глубоко увязаешь в ней; неужели только для рисовки и власти?.. Точно знаю, что