Отец и сын. Юрий Павлович Вылегжанин

он и немку ныне тоже в дому запер и не велит выходить. Осерчал больно.

      – На что?

      – Не ведаю.

      – Буду Бога денно и нощно молить, чтобы снову оборотил глаза его царские на меня, да на Алешеньку и чтобы от страху сыночка моего избавил…

      – От какого еще страху? – подозрительно спросила Наталья, суживая глаза. Приятная беседа кончилась. Начался, в сущности, допрос. И повела его царевна жестко и напористо:

      – От какого еще страху? – повторила царевна. Ну-ко, ну-ко…

      Евдокия от этих слов заметно смутилась. Но, как могла, взяла себя в руки и ответила, правда едва слышно:

      – Я сон видала…

      – Давно?

      – С месяц, должно…

      – Что за сон?

      – Будто, кто меня среди ночи будит…

      – Ну!

      – Открыла глаза – а рядом Алешенька стоит вроде как в саване. Стоит и слезы льет.

      – Дальше!

      – Слезы льет и говорит: «Добро тебе, матушка, в Суздале за стенками, покойно; а меня батюшка – как не встретит – все ругает ругмя.

      – А ты?

      – А я и спрашиваю, а за что, мол, батюшка ругает-то?

      – А он? – нетерпеливо подгоняла Наталья.

      – А за то, что учусь, говорит, плохо. Оттого и гневается, а я де, батюшкиного гнева зело боюсь. Батюшка, мол, может за ленность мою наследства меня лишить…

      – А ты что же? – снова нетерпеливо спросила царевна.

      – А я ему и говорю: «Учись, Алешенька, хорошенько – вот батюшка милостив к тебе и будет непременно».

      – Ну?

      – А он – махнул рукою, заплакал опять и… пропал.

      – А больше во сне не показывался, нет?

      Евдокия замолчала, долу уставя глаза свои. – и ответила снова тихонько:

      – Показывался…

      – Как показывался?! Речи! Говорил чего, нет?

      – Нет, не говорил… Только плакал. И носом все-время дергал. И нос рукавом утирал. – И она заплакала.

      Наталья всегда плачущих баб не выносила. Допрос кончился. Мгновенно повеселев, царевна заторопилась:

      – Ты прости-прощай, матушка Елена, спешить, спешить тебе надобно; а то скоро мать-игуменья явится, недовольна будет, что родственницы свиделись. А то еще не ровен час братцу отпишет, как я тогда оправдываться стану?

      Царевна пыталась шутить.

      21

      Когда Евдокия (или Елена – как кому угодно будет) вышла бесшумно за дверь, Наталья Алексеевна некоторое время просто сидела и думала. О чем думала? Ну уж во всяком случае, не о том, как бывшая царица мало изменилась и все еще хороша собой. Мина на лице у неё была серьезнейшая. Дело в том, что еще при прощании с Еленою-Евдокиею – царевну словно по затылку хряснули: яркая и ясная догадка сама собою явилась: «А ведь насморк-то у Алешеньки совсем недавно был!..».

      Теперь, сидя в кресле, она сосредоточенно развивала догадку:

      – Откуда мать о насморке знает? Может, сказал кто? Нет, сказать никто не мог. Из Москвы здесь давно уже никто не бывал… Я бы знала. А если кто и был, значит тайно был… И чего это мать Игуменья Евдокию направила ко мне с корзинкою… Сама Евдокия не могла бы… Надо эту мать пощупать и попугать… Она что-то знает». – И Наталья Алексеевна, почти успокоившись,