Отец и сын. Юрий Павлович Вылегжанин

вслед за нею побежать не смогла. Пораженная страхом, она не нашла сил даже встать на ноги.

      Это-то Петру и нужно было.

      – Ну, здравствуй Евдокия! – громко сказал царь, очень довольный тем, что той никуда не скрыться, и разговор, к которому он был готов явно лучше жены – состоится.

      – Чего молчишь? Или я тебе уже не люб? Так ты скажи!

      – Люб. – едва слышно прошептала жена в ответ.

      – Что же так тихо ответствуешь? Голос что ли пропал?

      – Не пропал…

      – А чего же?

      – Боюсь я…

      – Чего же боишься? Скажи!

      – Тебя, Государя, мужа своего боюсь…

      – Что же так? – веселился Петр. – Али я страшен больно?

      – Боюсь, что опять сомлею со страху… Ведь ты, Государь мой, снову уговаривать явился… больше я не на что тебе и не потребна стала…

      – Ну и что же ты надумала? Ведь я тебе в прошлый раз месяц еще сроку дал. Надумала чего?

      – Надумала…

      – Ну! – И Петр, сидя напротив жены, даже явно вперед подался – от нетерпения.

      – Не хочу я…

      – Не хо-о-чешь? – протянул Петр, – А ведь это я, я тебе велю, Государь и Господин твой. А ты должна волю мою государскую, как есть, исполнить. Поняла?

      – Поняла…

      – Ну, а коли поняла, то и слава Богу. – обрадовался Петр.

      – Поняла, а не хочу…

      – Уф! Опять двадцать пять… А чего ж ты поняла?

      – Что ты мне указуешь…

      – А что указую?

      – Постричься…

      – Ну и постригись!..

      – С чего это? Я – честно живу. И полюбовников у меня нету. И не будет… И люб ты мне…

      – Ой, ли? А хоть и так. А ты – все одно постригись. Я ведь Господин твой. Говорится же в Священном писании – «жена да убоится мужа своего». Коли я приказываю – чужие люди по слову моему в огонь и в воду идут. А ты – жена моя, а волю мою исполнить не хочешь …

      – Не хочу…С какой такой стати мне себя заживо хоронить-то? Я хочу дитя наше рóстить, Алешеньку…

      – Так-то? – Петр очевидно терял последнее терпение. – Так-то?!

      Евдокия ясно видела, как глаза Петра зажглись желтым гневным огнем. Она трусила отчаянно. Плеть конская была у царя в руках. И все же ответила, как хотела:

      – Так…

      – Это – твое последнее слово? – Голос Петра уже звенел зловещими струнами.

      – Последнее…

      Тогда Петр встал, набрал воздуху и вдруг зашипел то, о чем думал, готовясь к этому разговору. Как бы мы сейчас сказали – озвучил домашнюю заготовку. – Так вот, что я тебе, Дунюшка, на это скажу. Коли ты не пострижешься, я всею твою родню лопухинскую, – по миру пущу! Поняла, нет?

      – Как это?

      – А так это: коли мне донесут тайным делом, что родня твоя – все как один – предались султану, что ты тогда скажешь?

      – Правда, что ли? – в замешательстве спросила Евдокия.

      – Правда.

      – Уж ли сделаешь сие?

      – Сделаю и не дрогну!

      – Так ведь грех…

      – А