Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная. Петр Иванович Шолохов

своего зятя как Степан-дурак, а тот на слова шурина беззаботно смеялся: «Ну зачем Степану ум, у него лошади умные!»

      Помимо коротких наездов в село мне как-то пришлось прожить в семье Поворинских около года. Зимой, в лютые морозы, в дом с раннего утра натаскивалась снопами солома, иногда лузга от подсолнухов в кошёлках. Через какую-нибудь минуту в комнатах устанавливалась невероятная жара, но также быстро всё это выдувалось. Утренний чай продолжался долго и бестолково, посуда не убиралась – одни приходили, другие уходили. Кого во дворе ждали дела, не присаживаясь, пил чай стоя и, не допив стакана, убегал. За столом не было ни самовара, ни хозяйки, кипяток брали в кубовой чайниками – всё это создавало неуют. По требованию тётки Даши пекарня выпекала сахарные сушки для гостей, обычно же пили чай с готовыми кренделями своего производства.

      После чая я мог направляться куда угодно, чаще всего, меня привлекала пекарня, где в воздухе плавали ароматы – казалось, насытиться можно было одним этим воздухом. Маленькие оконца подвала выходили на улицу, в палисадник, они скупо пропускали дневной свет, а потому в пекарне круглые сутки горели под потолком керосиновые лампы. Вокруг всё было бело от муки. В одном углу в глубине жарко пылала печь, возле неё находился пекарь Михайло, возглавлявший производство. Протопив основательно огромное чудовище, он сгребал жар, очищая раскалённый под специальной метёлкой, после чего печь закрывалась заслонкой, а сам пекарь, потный, красный, шёл во двор, проветриваться.

      Посередине пекарни за длиннейшим узким столом сидела буйная молодёжь, двоюродные братцы и их товарищи-подростки со всей улицы. Подмастерье Филька, переложив свои обязанности на дворовых работников, брался за гармошку. Недалеко ушедший по возрасту от прочих ребят, Филька, развлекаясь, раскатывал кусок сырого теста и, вываляв его в муке, принимался гулять по головам помощников. У иного помоганца от усердия выскочит что-то подозрительное из носа и снова спрячется. Филька, завидя эти фокусы, подотрёт парню нос кусочком теста и, раскатав его в муке, под общий смех заготовит такой мастерский крендель, что это произведение искусства становится образчиком для всех.

      Узнав как-то мою фамилию, пекарь рассказал историю.

      – Шолохов? А знавал, знавал одного такого, лет десять тому назад… Я ему гирькой в висок угодил. Кем он тебе доводится? Горбатый, мелочной лавочкой торгует в городе?

      Пришлось сознаться, что это мой крёстный, старший брат отца.

      – Дура моя ночевать к нему ходила, на конфеты прельстилась, – продолжал пекарь. – Ребята смеялись. Вот один раз я их накрыл… Горбатый чёрт! Мало я ему тогда всыпал!

      Простодушный пекарь несколько раз возвращался к этому событию, оно было мне известно с детства под видом ограбления.

      Наговорившись, Михайло снова орудует у печки, теперь в его сильных руках узкая длинная лопатка, похожая на весло, он швыряет ею наши заготовки в печь и тут же, ловко поддев, достаёт готовую партию, выбрасывает в специальное корытце с медовой водой, после чего крендели делаются румяными