Rucciя. Шамиль Идиатуллин

с удовольствием выдохнул Петя. – Только, Айрат, пожалуйста – чтобы не было дословного цитирования… Своими словами, ладно?

      Вот с этим было трудно. Слова и так были мои. Потому что этот текст писал я.

      2

      Мне нравится БГ, а не наоборот.

Александр Башлачев

      С Петей мы познакомились в середине девяностых, когда я неожиданно для себя оказался в составе правительственной делегации во главе с премьер-министром Татарстана, отбывавшей на заслуженную и страшно напряженную работу в город Париж. Столь чудесной оказией я был обязан давнему приятелю, который служил-служил себе малозаметным чиновником, да вдруг пошел в гору и дорос до заместителя министра внешних сношений республики. Он по старой дружбе и всунул меня пару раз в эскорт, обеспечивающий промоушн столь интимного дела, как внешние сношения.

      Включение ничем не примечательного журналиста малотиражной деловой газеты в делегацию, в которую традиционно (в силу известных предпочтений чиновников, резонно полагающих, что слово было только вначале, а теперь наступил черед картинки) допускались только официальные фотографы и телеоператоры, потряс журналистскую тусовку во главе с оскорбленным пресс-секретарем Кабмина, которого попастись на Елисейские поля не взяли.

      Затем настал черед трястись мне – не от страха или гнева, а от изумления. Изумишься тут, когда за два дня да отлета звонит тебе запинающийся субъект, представляется сотрудником КГБ и предлагает встретиться и поговорить «по поездке». Я решил, что мне либо немедленно дадут ручку с цианидовым пером – на случай, если премьер, надышавшись отравленным свободой галльским воздухом, пополнит нестройные ряды невозвращенцев и выдаст Главную тайну независимого Татарстана, которую знает каждый мальчишка, но никому ее не говорит – потому что в падло. Либо же со мною наконец-то проведут инструктаж про коварный зарубеж и буржуазную заразу.

      На самом деле все было еще запущеннее: старлей Петр Куликов, оказавшийся моим ровесником чрезвычайно застенчивого вида, попросил меня всего лишь поглядывать, не попытается ли кто-нибудь из представителей встречающей стороны затеять какую провокацию против гостей. Как именно может выглядеть провокация, Петя толком объяснить не смог – видимо, потому, что термин «провокация» в его советском понимании выглядел безнадежно устаревшим даже с точки зрения кадрового гэбэшника, а свободно-российское понимание к тому времени еще не созрело.

      В итоге мы сошлись на том, что я буду руководствоваться невыразимым гражданским чувством, каковое поможет мне если не пресечь, то обратить внимание на попытки встреченных французских политиков, бизнесменов или журналистов как-то скомпрометировать нашу сплоченную группу и представляемую ею республику в целом.

      Наблюдатель из меня оказался аховый, ничего я подозрительного не заметил, кроме, разве что, подозрительной страхолюдности хваленых