– удержится Митька, если увидит что-нибудь не по нраву. Да и то ладно. Лишь бы войны не было. – Дарья вдруг вспомнила себя, маленькую, худую, сидящую за столом над тетрадкой, едва-едва освещаемой тусклой коптилкой. Увидела образно, и как бы вновь ощутила жуткое, не проходящее беспокойство: о еде, одежде, тепле, потаенную тревогу за ушедшего воевать отца… И сразу же перед ее мысленным взором нарисовался листок бумаги, исписанный химическим карандашом, сжигающие душу слова: «…убит в бою». Она увидела распластанную на кровати мать, содрогающуюся от рыданий, а рядом себя на мокрой от слез подушке. В глазах у Дарьи даже потемнело от этих воспоминаний. Она попыталась погасить их, но не тут-то было. Они цепко держали ее в прошлом: тяжело, надрывно… – А потом я окончила семь классов – и в доярки. Без паспорта куда двинешься? Не больно тогда можно было из колхоза вырваться. Даже на учебу начальство не пускало – работай, и все. Разве что вербовали на разные стройки. Да как мать родную, раздавленную жизнью, оставить? – Дарья сразу увидела ее: исхудавшую, согбенную не по годам, тревожно-молчаливую, и крепко зажмурилась, оборвав налетные мысли. Но они снова потянули ее в давние годы. – А коров доили руками. Не было еще тогда доильных аппаратов, а на мне их двенадцать. Рученьки свои до онемения надсаживала. А за что – дома ни поесть, ни одеть, хотя война и закончилась пять лет назад. Вот и болят они теперь к непогоде. Только после смерти Вождя слабину дали. Жизнь более-менее сносная пошла. Колхоз стал совхозом. Деньги начали платить. Тут и Степушка мне встретился. – Дарья осветилась в улыбке. – Мне было восемнадцать, а ему – девятнадцать. Полгода всего и миловались. Забрали его в армию. А я еще три года ходила в доярках, дни считала, когда мой сердечный вернется, и дождалась. – Дарье вдруг до того больно стало жаль саму себя, что слезы застлали ей глаза. – А сколько пережито? Промерить ли? Сосчитать? И все в хлопотах и заботах, в сердечных тревогах, с редкой радостью. И так всю жизнь. А к чему она – такая жизнь? Одно утешение – дети. Ради них и жилось, и трудилось, и душа была в отраде. А теперь вот внуки – славные, с крепким корнем. Подрастут, а там, дай бог, и до правнуков додержит меня Господь за то, что я всю жизнь гнула горб без продыха, почти одна тянула детей до взрослых лет. А, доживу до правнуков, полюбуюсь, какая у них светлая жизнь будет, без забот и угробиловки, в достатке, тепле, довольствии. Придет же такое время… – За окном давно стемнело. С вечера полетел пушистый снег, прикрыл слегка землю. Подморозило. – Вот и первый зазимок, – с грустью отметила Дарья, почти не сопротивляясь наплывному сну. – А сколько их пережито – не счесть. Сколько еще отпущено? Одному Господу известно. – Завтра бы надо в избушке прибраться, – пронеслось в ее затухающем сознании. – Крути не крути, а жить дальше надо. Тужить – не тужить, а жить. Ишь, как складно получилось», – мелькнула сладкая мысль, а усталое сердце отстукивало последние минуты ее земной жизни.
Иметь и не потерять (исповедь бизнесмена)