Ревущая Тьма. Кристофер Руоккио

невольно улыбнулся. Мое колено дрогнуло. Ноги заболели. Я сжал кулаки, пока руки не онемели так же, как ноги. Не дождавшись ответа, гомункул ухмыльнулся, и лицо Гхена расплылось, снова превращаясь в бледную, как сьельсин или сама смерть, физиономию Крашеного.

      – Так я и думал, – заключил он.

      – Что это за имя такое «Крашеный»? – резко спросил я, желая сбить с чудовища спесь.

      Существо громко зашипело, показав множество зубов.

      – Это не имя, человечек, – заявил гомункул, приглаживая алую гриву.

      – Тогда что ты такое?

      – Го-мун-кул, – по слогам произнесло существо. – Как и ты.

      Я с трудом сдержал улыбку:

      – Между нами нет ничего общего.

      – Неужели?

      Темнота его глаз рассеялась, проявились белки, из глубин всплыла радужка. Теперь это были мои глаза.

      – Скажи мне, человечек, а ты-то из какой пробирки выполз? – Голос гомункула почти идеально пародировал мой собственный, включая нобильский акцент – так разговаривают злодеи во множестве эвдорских опер – и все мои презрительные нотки.

      У нас не было ничего общего. Все мои генетические изменения регламентировались Капеллой и законами Империи. Мои гены ставили меня выше обычных людей, но ничто во мне не было заимствовано у других биологических видов. Я не был частично деревом, как Айлекс, или чем-то искусственным вроде моего собеседника. Я не умел менять лицо или дышать под водой, как ундины Маре Этернус. После рождения мне также ничего не вживляли. Некоторые гомункулы не обладали даже собственной волей, рождались с поврежденным разумом и выводились исключительно для службы хозяевам. Я не знал, кто и зачем создал Крашеного, но они точно не собирались сделать его похожим на человека. Вот в чем было наше главное различие. Магусы, конструировавшие мой эмбрион, хотели создать совершенного человека.

      Крашеный же был насмешкой над человеком. Чудовищем.

      Я дожидался, пока его лицо вновь изменится, но гомункул не спешил, глядя на меня моими же глазами.

      – Ты с Воргоссоса. – Не знаю, как я догадался, но сразу понял, что прав.

      Существо моргнуло, насторожилось, открыло глаза – те снова стали черными. Опять моргнуло. Лиловые. Еще раз. Черные.

      Я выровнялся, почувствовал, как колено непроизвольно дернулось, и произнес:

      – Нет… ты оттуда сбежал.

      Гомункул промолчал; слышно было лишь стук трамвая. За оконными занавесками мелькал свет.

      – Ни черта ты не знаешь.

      – Это правда, – согласился я, шевеля пальцами ног в сапогах. – Но ты бы так не ответил, не попади я в точку. И кем ты был? Чьей-то игрушкой?

      Крашеный схватил станнер и замахнулся на меня, басовито зарычав; вскочил.

      Я прикрыл лицо и сказал:

      – Мне ведь всерьез нужно попасть на Воргоссос.

      Гомункул не опустил станнер, но отвечать или ехидничать надо мной не стал.

      – Когда продашь меня моим людям, продай им путь на Воргоссос.

      – Ты что, глухой? – ответил гомункул. –