Природа зверя. Надежда Попова

маленький шанс на то, что тебе поверят, ничего не добившись, если немного потерпеть… Да?

      Шепота нет. Кивок и болезненный стон.

      Да. Было…

      – А потом… Ведь нельзя под такой п-пыткой убедительно оправдываться, если не убедить самого себя в том, что чист, если не притворяться от души; и даже были моменты, к-когда ты верил самому себе, и в каждом крике была неподдельная искренность… Было?

      – Было…

      Было…

      – Так скажи мне теперь: к-кто был прав все это время? Ты перенес столько страданий – за что? Помнишь, о чем я спрашивал?

      Еле слышно:

      – Еще бы…

      – Хотя бы теперь ты можешь с-сказать, что заставляло тебя хранить молчание, когда стало ясно, что тебе не поверят, что никто тебя не станет с-спасать? Что, кроме гордости, ничем не оправданной?

      – Не знаю…

      – Ничего. И гордость хороша, но в разумных пределах. Не тогда, когда она губит тебя п-просто так. И тело, и душу. Хорошо умирать с гордо поднятой головой, когда ты отстаиваешь честь или жизнь, к-когда жертвуешь собою за любовь к ближнему… да к любому живому существу, хоть к цыпленку, но не тогда, когда смерть приходит потому лишь, что ты ошибся и не желаешь из гордости признать это. С-скажи, разве я не прав?

      – Вы правы…

      – И разве тогда я был не прав? После всего, что ты уже понял, – разве и тогда я был н-не прав?

      Молчание. Почти неслышно:

      – Тогда я был неправ…

      – Хорошо, что ты это понял. Пусть х-хотя бы сейчас. Все еще можно исправить; ты просто оказался рядом не с т-тем человеком, и вся твоя вина не в том, что ты не такой, как множество людей, а лишь в том, что совершил и намеревался совершить преступление. За это ты п-понес уже наказание; ты раскаялся, ты осознал свою ошибку, и всего, что ты перенес, при этом довольно.

      Молчание. Тишина. И беззвучные слезы.

      Как знакомо…

      – Почему ты плачешь?

      – Не знаю. Может, я действительно хочу раскаяться в том, что сделал. А может, я просто жалею, что не встретил вас раньше, отец. Лет двадцать назад…

      – Это п-почти одно и то же.

      – Нет. Это не одно и то же…

      – Почему?

      Молчание.

      Не переспрашивать. Сегодня он имеет право не отвечать.

      Пусть молчит. Сегодня – как хочет.

      Минута. Долгая. Они часто бывают долгими – минуты…

      Слабо:

      – Я едва избежал смерти, когда мне было семь… Знаете, как это страшно, когда тебе семь лет, ты не такой, как все, когда родителей убивают за то, что сделал ты сам, сделал невольно, бесконтрольно? За случайные шалости… Разбившийся кувшин… Опрокинувшаяся корзинка с зерном… Упавшая на пол ложка… А потом – никогда не смогу вспомнить, что я тогда о себе наговорил. Этого хватило бы, наверное, обвиняемых для трех… Обошлось… всего лишь порка, пока жгли мать и отца. Чтобы я видел. А ведь их убили из-за меня. За то, что я сделал. Я до сего дня не позволял себе думать об этом. Их убил я…

      – Их убила людская глупость.

      Не то смех, не то стон…

      – Нет… Я…

      Тишина.

      Тишина…

      – Но