Злые боги Нью-Йорка. Линдси Фэй

корзине? – спросил я, указывая в угол.

      Ее подбородок вздрогнул, но лицо по-прежнему было маской. И не она изготовила эту маску. Наши слова ничего для нее не значили.

      – Сдельно, – прошептала она. – Нету у меня ребенка, говорю вам. Только платья. Три цента за штуку. Мистер Прендергаст, должно быть, зря послал, ошибся.

      – Мадам, это смертный грех, лгать о…

      – Думаю, она не лжет, – прошептал я.

      Такое мастерство приобретаешь, когда много говоришь с людьми за жизнь. У лжи есть вкус, обтекаемый и сладкий, а здесь им и не пахло.

      – Миссис Рафферти, вы слышали, как стучал преподобный? Он очень о вас беспокоился.

      – Слышала. Я знаю его голос. Говорю вам, не стану я называть папу лжецом, и поносить его не стану. Хоть он и обещал мне в последний раз хороших сливок, а я на коленях просила, все равно не стану.

      Я взглянул на преподобного Андерхилла, и он вздрогнул. У него был больной взгляд.

      – Мои благотворительные возможности крайне ограничены. Я стыжусь этого, каждый день. Но сейчас у нас нет времени. Мы должны…

      – Миссис Рафферти, для чего вам понадобились сливки? – спросил я.

      – Для Айдана.

      До нее дошли собственные слова, и покрасневшие глаза чуть расширились. Мы с преподобным мрачно переглянулись. Значит, младенец был, а в этой комнатушке не спрятать и медного пенни. Я опустился на колено, чтобы миссис Рафферти могла получше разглядеть меня. Ее глаза уже здорово измучены работой при плохом свете. При таком количестве шитья не пройдет и десяти лет, как ей придется шить вслепую.

      – После того, как преподобный постучал, но до нашего прихода, вы отсюда что-то вынесли, верно? – осторожно поинтересовался я. – Что же это было?

      – Крыса, – прошептала она. – Они так кусаются ночью. Пролазят под половицами. Я бросила ее в раковину, вон там, в коридоре.

      – А вам не было страшно, – продолжал я, живот скрутило спазмом, – взять ее и вынести?

      – Нет, – ответила она; ее губы дрожали, как крылья мотылька. – Она уже умерла.

      Я в отчаянии посмотрел на преподобного. Но он уже бежал на площадку.

      «Она испугалась, – с тупой настойчивостью думал я, поднявшись на ноги. – Она забыла о ребенке, когда выбрасывала крысу. Да. Да, крыса в раковине, а ребенок наверняка в какой-нибудь корзинке рядом, и она так растерялась, что вернулась в комнату без… Айдан, вот его имя. Айдан Рафферти сидит в корзинке на площадке».

      Преподобный издал какой-то звук, заглушенный темным рукавом. Силуэт в дальнем конце коридора, очерченный светом из единственного окошка над грязной общей раковиной. Я наблюдал, как мои ноги обходят куриный помет; курицы забредали сюда со двора. Я вновь видел все фрагментами, обрывками. Раковина раньше была дешевым деревянным тазом, а сейчас – пристанищем для нескольких жужжащих мух, потревоженных преподобным Андерхиллом.

      – Нам нужно сходить за доктором, – тупо сказал я, не глядя в раковину.

      Я мог это исправить, мне нужно было это исправить.

      – Нам срочно нужно привести