Стрела, монета, искра. Том I. Роман Суржиков

морду и пристально смотрела на Эрвина.

      – Кайр, я дам своего грея в сопровождение раненому, – ледяным тоном вымолвил лорд. – У вас имеются еще вопросы?

      Вот тут капитан Теобарт сделал худшее, что только мог выдумать. Он сказал Джемису:

      – Выполняйте приказ, кайр.

      – Слушаюсь, капитан, – с ухмылкой кивнул Джемис и потрепал по холке собаку.

      На самом деле, к походной жизни можно привыкнуть.

      Можно смириться с солнцем, которое светит особо яростно именно тогда, когда ты движешься в гору, и выжимает из твоей спины ручьи пота. Можно привыкнуть и к холоду, который воцаряется на теневом склоне, едва только солнце спрячется за вершинами. К зябкой сырости, что ночью заползает в шатер, выпадает росой на одежду и одеяла и заставляет тебя дрожать, как мокрый щенок. С пищей свыкнуться сложнее: она жестка, как подметка, и настолько солона, что скулы сводит; а в качестве разнообразия на вечернем привале можно отведать смердящего варева из котла. Можно, в конечном итоге, привыкнуть и к вечной грязи под ногтями, и к слою пыли на волосах, и к необходимости совершить пробежку в сотню ярдов, если желаешь в уединении справить нужду. Приходится смириться и с вонью, которая неизменно сопровождает отряд: смрад конского навоза, ослиной мочи, человеческого пота, грязной одежды… Искусство путешественника состоит в том, чтобы ничего не замечать. Умелый путник подобен волу или корове: он впадает в состояние блаженного тупого безразличия. Бредет и ест, ест и бредет, не заботясь ни о чем…

      Эрвин тщетно старался привести себя в нужное состояние духа. Боли в ногах и спине, мозоли на самых неожиданных частях тела, жар и холод, собачий рацион – он тешил себя надеждой, что когда-нибудь (не завтра, конечно, но спустя время) сможет как-то смириться со всем этим. Что давалось сложнее всего – это мыслительный голод. День за днем проходили без единой интересной беседы, без новостей, без открытий, не давая уму даже скудной пищи. Пустая голова ныла куда мучительней пустого желудка, требовала подпитки. Величавые картины природы сменялись слишком медленно, разговоры были редки и пусты. Мысли Эрвина, не находя достойного предмета, вновь и вновь обращались к безрадостным темам: отцовской несправедливости, позорному замужеству сестры, упущенной политической возможности. С утра до ночи Эрвин ходил угрюмый, как ворон. Все, что он оставил в Первой Зиме, было из рук вон плохо. Любое воспоминание нагоняло тоску, тот же результат давали и мысли о будущем. Осенью, когда отряд вернется, император уже заключит помолвку; более расторопные из Великих Домов получат призы: владения, льготы, привилегии. Ориджины же так и останутся прозябать в своих славных и нищих просторах. Прекрасная Иона станет хозяйкой огрызка земли, по причуде истории именуемого графством. Она выносит в себе купеческого сыночка, который – по еще одной странной причуде – получит родовое имя Светлой Агаты. Деньги, взятые выкупом за невесту, будут потрачены с великой пользой: под мостовой Соборной площади выстроится огромная могила с полусотней комфортных склепов, один из которых –