Чтобы встретиться вновь. Джулиана Грей

для поцелуев, – нежно, и страстно, и снова нежно; он обцеловывал ее лицо, шею и снова возвращался к губам, впитывая ее вздохи.

      Каждое его движение, каждая мельчайшая деталь рвали ее душу, словно электрические разряды проходили сквозь тело до кончиков пальцев на руках, на ногах, разжигали искры. «Жива, я жива», – думала она, запуская пальцы в мягкие волны его волос на затылке.

      Его руки скользнули ниже. Одна замерла на талии, вторая вопрошающе прикоснулась к верхней пуговице пальто.

      Она не могла сказать «да», но могла изогнуться, подставляя шею его поцелуям. Могла сама протянуть руки к гладким роговым пуговицам его пальто и начать их расстегивать пальцами, теперь не холодными и онемевшими, а проворными и нетерпеливыми. Могла распахнуть его расстегнутое пальто и сдвинуть его по широким плечам так, что оно упало бы на усыпанный соломой пол с едва слышным шлепком.

      Не произнося ни слова, он снова взялся за ее пальто, расстегивая одну пуговицу за другой, опустив голову и согревая горячечным дыханием ее лицо. В ее голове металось множество слов: «милый», и «любовь», и «пожалуйста», и «еще», и «о», – но она удерживала их внутри, сосредоточившись только на Роланде, на его руках, обнажавших ее тело, на его лице, склоненном к ней. Ее глаза, уже привыкшие к темноте, различали его черты в призрачном свете далеких фонарей; она видела, как он наполовину прикрыл веки, словно не в силах был открыть глаза полностью.

      Расстегнута последняя пуговица, но он не снял с нее пальто. Его пальцы скользнули обратно к шее, к застежкам жакета, и вот уже распахнуты его полы, и теперь их разделяют только ее белая шелковая блузка и нижнее белье.

      Сердце Лилибет отплясывало какой-то сумасшедший ритм, а его ловкие пальцы одну за другой расстегивали пуговки на блузке, вниз, до самой талии, костяшки пальцев задевали ее плоть, по телу бежали мурашки.

      Его рука замерла.

      – Ты уверена? – спросил он благоговейным шепотом.

      Она не могла сказать «да», но могла схватить его руку и направить под шелк блузки; могла начать расстегивать его сюртук, а ее нервы отмечали жаркое движение его пальцев по изгибу груди, под краем корсета. Она могла распахнуть его сюртук, и вытащить рубашку из брюк, и провести ладонями по гладкой коже его груди и живота. Могла запрокинуть голову в безмолвном крике, когда его руки – теперь жадные, дерзкие – высвободили ее груди из корсета и сорочки; когда он упал перед ней на колени и начал сильно их посасывать; когда его язык начал описывать круги вокруг ее сосков. Могла ахнуть, когда его руки отыскали подол платья и заскользили вверх по ноге, а рот продолжал ласкать ее груди, и кожа ее трепетала и пылала, а мысли сменялись как стекляшки в калейдоскопе.

      Его пальцы развязали тесемки на панталонах и стянули простой, практичный хлопок вниз. Холодный воздух заклубился у обнаженной кожи над чулками, но мгновенно сменился жаркими руками на ее ногах, бедрах, в завитках у самой женской сути. Губы не отрывались от ее груди. Он упирался в нее лбом, и горячее дыхание согревало живот. И когда наконец робкий палец скользнул по краю ее потайной плоти и нырнул