Аромат рябины. Ольга Лазорева

все разгорающегося солнечного света, и спешила зафиксировать первоначальную картину. Ей хотелось передать именно эту фантастическую смесь розового неба и тумана, сквозь которую смутно проступали очертания лесов, то, что она увидела в первую минуту, когда пришла сюда. Когда эскиз был закончен, солнце уже встало и весьма ощутимо грело ей затылок. Ирина Федоровна отложила в сторону зарисованный лист и достала из сумки другой. Развернувшись, она пробежала взглядом по окрестностям. Все вокруг виделось ей удивительно прекрасным.

      – Но разве я смогу все это зарисовать сегодня? – нервно воскликнула она. – Нужно остановиться на чем-нибудь одном.

      Ирина Федоровна заправила под платок растрепавшиеся пряди и постаралась сосредоточиться. Ее взгляд отсек все ненужное и оставил, словно в огромном квадрате, часть старой изгороди из длинных деревянных жердей, выбеленных солнцем и ветром. Изгородь пересекала верхний левый угол квадрата. Перед ней росли прямо в небо высокие мальвы. Их роскошные крупные розовые цветы, пушистые зеленые листья и даже стволы были густо усыпаны капельками росы. В этот момент из-за мальв высунулся серый котенок-подросток и, подняв узкую мордочку, нахально и в то же время игриво посмотрел прямо в глаза Ирине Федоровне. Она на миг задержала взгляд на круглых зеленых, как окружающая трава, глазах котенка и вновь стала смотреть на картину в целом. Самое удивительное в ней было то, что вся она сверкала, словно осыпанная бриллиантовой пылью. Это происходило оттого, что все растения были заплетены множеством паутинок. Их контуры легко просматривались, потому что паутину густо усеивали мельчайшие, горящие на солнце росинки. Ирина Федоровна жаждала только одного в этот миг – запечатлеть. Понимая, что акварель такого сверкания росы не передаст, она наскоро зарисовала композицию карандашом, а переходы тонов наметила акварелью. Все остальное запомнила, словно сфотографировала взглядом. Побросав краски и карандаши в сумку, поспешила домой. Попадающиеся навстречу соседки окидывали ее недоуменным взглядом и, не видя в руках ни ведра, ни корзины, а только хозяйственную сумку спрашивали, откуда это она идет в такую рань. Она кивала им, но молчала. Не дождавшись ответа, они смотрели ей вслед, удивляясь странному выражению ее глаз, улыбке и легкости походки.

      Зайдя в дом, Ирина Федоровна сбросила верхнюю одежду, отправилась в большую комнату, вынула эскизы и поставила их на стул так, чтобы свет падал на них из окон. Отойдя, она придирчиво и недоверчиво вгляделась в них и, неожиданно для себя, восхитилась. Несмотря на явную небрежность и незаконченность, эскизы словно впитали в себя ту живую и свежую красоту, которую она увидела утром. И ей нестерпимо захотелось переписать их масляными красками.

      Весь следующий месяц Ирина Федоровна рисовала практически с раннего утра и до позднего вечера, пока ей позволяло освещение. У нее болели глаза, руки, плечи, ныло все тело. Но остановиться она не могла. В деревне все уже