Всего один день. Гейл Форман

не блондинка, – я хотела пошутить, но прозвучало непохоже на шутку.

      Он снова кусает свой сэндвич. В уголке губ остается шоколадная крошка.

      – У нас в Голландии полно блондинок. И когда я смотрю в зеркало – вижу блондина. А Луиза Брукс была брюнеткой. С такими невероятными печальными глазами и выразительными чертами лица. И с прической, как у тебя, – он касается собственных волос, таких же всклокоченных, как и вчера. – Ты очень на нее похожа. Наверное, я буду называть тебя Луизой.

      Луиза. Мне нравится.

      – Нет, даже не Луизой. Лулу. Такое у нее было прозвище.

      Лулу. Так даже лучше.

      Он протягивает руку.

      – Привет, Лулу. Я – Уиллем.

      Рука у него теплая, а пожатие крепкое.

      – Приятно познакомиться, Уиллем. Хотя я могла бы называть тебя Себастьяном, если уж мы затеяли эти перевоплощения.

      Когда он смеется, вокруг его глаз играют морщинки.

      – Нет. Мне Уиллем больше нравится. Себастьян – он какой-то, как это… если задуматься, он слишком пассивен. Он выходит замуж за Оливию, которая на самом деле хочет быть с его сестрой. У Шекспира так часто бывает. Женщины добиваются своего; а мужчины просто оказываются втянуты во все это.

      – Не знаю. Я вчера обрадовалась, когда для всех все хорошо кончилось.

      – Ну, это милая сказка, вот именно что. Сказка. Я считаю, что Шекспир просто обязан дарить счастливый конец героям своих комедий, потому что в трагедиях он предельно жесток. Ну, возьмем вот «Гамлета» или «Ромео и Джульетту». Это же почти садизм, – он качает головой. – Себастьян нормальный, просто сам не очень распоряжается собственной жизнью. Эту привилегию Шекспир отдал Виоле.

      – Значит, ты своей жизнью распоряжаешься? – спрашиваю я. И опять едва верю, что я это говорю. Когда я была маленькой, я ходила на каток неподалеку. И воображала, будто умею делать вращения и прыжки, но когда выходила на лед, становилось ясно, что я едва держусь на ногах. А когда я повзрослела, точно так же стало и в общении с людьми: я воображала себя самоуверенной и прямолинейной, а все, что я говорила, звучало уступчиво и вежливо. Даже с Эваном, с которым я встречалась полтора года, у меня не получались все эти прыжки и вращения, на которые я считала себя способной. Но сегодня стало ясно, что я, видимо, все же умею кататься на коньках.

      – Нет, вовсе нет. Я плыву по течению, – Уиллем задумчиво смолкает. – Может, я и недаром играю именно Себастьяна.

      – А куда течение несет тебя сейчас? – интересуюсь я, надеясь, что он будет жить в Лондоне.

      – Из Лондона я поеду домой, в Голландию. Вчера сезон моих выступлений закончился.

      Я сдуваюсь.

      – А.

      – Ты к своему сэндвичу так и не притронулась. Предупреждаю, в сэндвичи с сыром тут кладут масло. Думаю, даже не настоящее.

      – Знаю, – я убираю грустный засохший помидор и излишки масла (или маргарина?) салфеткой.

      – С майонезом было бы лучше, – говорит Уиллем.

      – Только если с индейкой.

      – Нет, сыр с майонезом хорошо сочетается.

      – Звучит ужасно.

      – Это