Полковник трех разведок. Богдан Сушинский

полковник военной разведки. Судя по чину и должности, – за плечами немалый опыт…

      – Причем самое удивительное, что в этом письме Пеньковский сообщил не только свой домашний адрес, но и номер домашнего телефона, а также уточнил, что звонить ему предпочтительнее по воскресеньям, между девятью и десятью часами утра. Мало того, он даже подсказал, что связник посольства или разведки может встретиться с ним в любой из вторников, в переулке Турчаниновых, стоит только этому гонцу назвать пароль: «Ваш друг письмо получил, я – от него»[8].

      – Потрясающе!

      – Кстати, в папке, что у вас под рукой, имеется фотокопия этого письма.

      Однако обращаться к тексту письма полковник не торопился. Над бумагами он предпочитал работать в одиночестве. Даже когда речь шла о такой «истоптанной» бумаге, как давнишнее письмо Пеньковского. Точнее было бы сказать, что бывший пилот вообще терпеть не мог бдения над какой-либо бумагой, кроме давно не попадавшихся ему под руку «летных карт». Так что, выдержав небольшую «техническую» паузу, он вдруг спокойно поинтересовался:

      – Извините за праздное любопытство, Дэвисон: вы и сейчас, здесь, в Москве, все еще продолжаете работать над своими военными мемуарами?

      – Продолжаю. Но вдумчивее, без былого, послевоенного азарта и фанатизма.

      – Мудрое решение. За всякими мемуарами возникают силуэты конкретных людей, с их прошлыми увлечениями, грехами, служебными и политическими просчетами, знать о которых нынешнему поколению не следует, это не имеет смысла. Так что все что угодно, кроме фанатизма.

      – Особенно политического.

      – Вот видите, даже такой неукротимый мемуарист, как вы, со временем начинает проявлять, если не благоразумие, то хотя бы элементарную осмотрительность, – окончательно, до презрительности, охладел взгляд полковника.

      – Извините, сэр, – тут же воспользовался случаем Дэвисон, – вы сами подвели меня к прямому, лобовому вопросу: кто из тех людей, чьи имена неминуемо возникнут на страницах моей книги, обратился к вам с просьбой поинтересоваться степенью готовности моих мемуаров?

      – Как это ни странно, пораженными грехом «любопытства» оказались сразу несколько человек, чьи имена в разговоре с вами я обещал не упоминать. Впрочем, вычислить их особого труда не составляет.

      – Полагаю, что среди этих, клятвенно «неупоминаемых», имя нашего бывшего врага, оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени пока еще не возникало? Речь, напомню, идет о германце, точнее австрийце Скорцени, бывшем личном агенте фюрера по особым поручениям, судьба которого, в общем-то, волновать нас не должна.

      Малкольм саркастически усмехнулся.

      – Мне не нужно напоминать о том, кем был эсэсовец Скорцени. Мало того, можете смело вычеркивать его имя из числа «подозреваемых», поскольку, кого и чего этому авантюристу от разведки и диверсий опасаться в наши благословенные времена? Военным преступником он не признан, от следствия и суда не скрывается.

      – Мало того, он и сам уже издал

8

Здесь используются сведения, почерпнутые из судебных показаний самого полковника Пеньковского.