Конец «Золотой лилии». Валентин Пронин

музыканты-оркестранты. На самом-то деле глянешь: та же шваль.

      Расстроенный Слепаков ухватил все-таки исстрадавшимся слухом изменение в речевом строе консьержки Антонины Игнатьевны Кульковой. Будто заговорил кто-то другой – уверенный и надменный. Он тоже постарался изобразить спокойствие – и для нее, и для себя тоже. «Да что случилось? Тоже мне, трагедия! Не я первый, не я последний, ха-ха!»

      Слепаков сказал:

      – До встречи, Кулькова. Жди.

      Выйдя на улицу, немедленно решил повидать жену. Он знал: у нее сегодня салон. Сел на трамвай, проехал с четверть часа и еще полквартала прошлепал по мокрому скользкому тротуару. Вошел в просторный, выложенный по стенам смальтой подъезд. Там сразу охранник – в элегантной форме с золотым аксельбантом, молодой, гладко зализанный на прямой пробор брюнет, фигура боксера-средневеса.

      – Пропуск, – с презрением взглянув на потертый плащ и кепку пожилого гражданина, произнес он.

      – У меня, видите ли, супруга тут у вас работает. В оркестре играет, – заискивающе промямлил чужим тенорком обычно басистый Слепаков. – Зинаида Гавриловна Слепакова, на аккордеоне. Вот мое удостоверение – карточка москвича. Пожалуйста.

      Охранник посмотрел недоверчиво на глянцевую карточку с указанием владельца, адресом и маленькой омерзительной фотографией, на которой благообразный Всеволод Васильевич выглядел каким-то спившимся мопсом с кровоподтеком под левым глазом.

      – Не похож, – дернул щекой охранник, – и на карточке волосы темные. А на вас другие. И что там за пятно?

      – Родимое. Вывел у косметолога. А волосы поседели недавно от переживаний.

      Слепаков иронизировал, конечно, смеялся с горечью сам над собой. Но красивый охранник серьезно покачал головой, достал мобильный телефон, сильными красивыми пальцами набрал номер.

      – Ануш Артуровна? Пигачов. Тут какой-то старикан просит пустить в зал. У него жена, говорит, в оркестре. На аккордеоне. Что? Да, Слепаков. Документы в порядке. Идите, Слепаков, только тихо. У нас репетиция.

      Пенсионер поднялся по застланной ковром лестнице. На вершине ее стоял еще один страж: огромный, широколицый, как «толстяк» из пивной телерекламы, в шикарной черной тройке, с белоснежной грудью и синей бабочкой под тройным подбородком. Кивнул Всеволоду Васильевичу направо, тоже прошипел «тихо». Слепаков сделал испуганные глаза и на цыпочках пошел туда, откуда доносился стук, шарканье и усиленная до предельных децибелов, бешено-темпераментная музыка.

      В большом круглом зале с зеркалами вместо стен чеканились бальные аргентинские движения. И женщины, и мужчины были поджарыми, с гордыми шеями и будто накрашенными, исступленными глазами. То он (кавалер) ее крутанет и почти повалит навзничь, слегка поддержав под спину, то она (дама) от него с отвращением оттолкнется и лицо такое сделает: провалился бы ты, подворотный, сил моих нет на тебя, урода, глядеть… А он, грудь колесом, лезет на нее без удержу напролом: не уйдешь, мол, никуда, крокодилица, все равно тебя хоть застреленную, хоть отравленную, но… употреблю.