Роман-неформат. Сергей Бурлаченко

на полках и хор Бетховена, точно это плёнки поют. Кадр сильный, да, но это же хор католический. Опять петля православию?

      – Уберём.

      Я рассердился:

      – Нет! Месса останется. Вырезать её – только через мой труп.

      Мастер внимательно посмотрел на меня, оценил мою твёрдость и рассудил:

      – НЛО прицепился к цифре 66. Мол, это намёк. Число зверя рядом. Дубина! – режиссёр даже прихлопнул по столу ладонью. – Ну? Какие будут предложения?

      Я думал. Песочников закурил. И тут Алина Игоревна кинула нам спасательный круг.

      – Пусть Павел допишет ещё страницу. Шестьдесят седьмую. Скажем, про Бетховена. Жил, страдал, писал гениальную музыку. Кино и святые звуки.

      Мастер выпустил облако сигаретного дыма и, сдаваясь, мягко пожурил супругу:

      – Меня бы так защищала на последнем худсовете. Лепёшкин задрал бы лапки кверху.

      По-моему, они говорили о каком-то своём недруге. Я пропустил Лепёшкина мимо ушей и стал тише воды, ниже травы. Алина Игоревна ждала, когда муж примет решение. Умная женщина, она только советовала, но не настаивала на своём праве решать.

      Михал Михалыч поправил чуб, подумал и, как бы перечёркивая оставшиеся сомнения, выдал коду:

      – Наверное, ты написал крепкий курсовой сценарий, Павел. Но учти: без нас тебя будут распинать. Такие, как Ожогов. Что ты им скажешь в свою защиту?

      Я понял, что мастеру хочется услышать что-нибудь из своего словаря. Подбирал реплику недолго и, произнося её, смотрел на Алину Игоревну.

      – Время не стоит на месте. Пора быть честными и смелыми. Единообразие ушло в прошлое, теперь кино должно быть неожиданным и полифоничным. Эпоха расплетения узлов. Сверхматерия. Синтез. Синергия. Троичный образ созидания.

      Песочников затолкал сигарету в пепельницу и встал.

      – Хорошо, Павел, – по-моему, ему самому стало легче, как пилоту авиасудна, совершившего посадку в мёртвом тумане. – Послезавтра повторная кафедра. Успеешь доработать свой сценарий?

      – Конечно. Спасибо за такой профессиональный разговор! И вам, Алина Игоревна, тоже.

      Мы переместились в кухню. Московское весеннее солнце гасло медленно и очень красиво. На столе, покрытом грубой холщовой скатертью, в закатных лучах, светивших сквозь окно, посверкивали серебряные приборы, фарфор и толстые бокалы. Домашний квас в трёхлитровом графине казался огромным увесистым куском особенного, шоколадного хрусталя.

      Мясо на тарелках исходило паром и текло кровью.

      Со стены на нас смотрел портрет какого-то академика или православного старца. Глаза светились спокойствием и знанием бессмысленности человеческой жизни.

      Отужинав, я раскланялся. В передней, наблюдая, как я обуваюсь, Михал Михалыч спросил:

      – Скажи честно: не боишься обиженного воя толпы? Одиночки плохо заканчивают, Павел.

      Я выпрямился и продекламировал:

      «Ты царь: живи один. Дорогою свободной