Девочка, Которая Выжила. Валерий Панюшкин

привет, ты как? – спросил Елисей в ватсапе. – Можешь сегодня в шесть пойти к доктору? Это в центре. Я пойду с тобой. Если можешь, давай встречаться без четверти шесть на Горьковской в центре зала. А? Папа». Через минуту пришел ответ: «Пап, спасибо. Но в Москве нет станции метро Горьковская. Может Тверская?» Елисей погуглил, установил, что «Горьковская» – да, переименована в «Тверскую», посочувствовал писателю Горькому, которому, наверное, особенно обидно было слететь с карты Московского метрополитена, в то время как соседи его Пушкин и Чехов в названиях станций остались. И написал дочке: «Тверская, да. Папка старый».

      Ровно без четверти шесть Елисей припарковал машину на Тверском бульваре возле Макдоналдса, заплатил за парковку как за стоянку небольшой океанской яхты и спустился в метро. Люди на эскалаторе были разноцветные. Городская толпа больше не одевалась сплошь в черное, как бывало, когда Елисей еще пользовался метро регулярно. У некоторых молодых людей волосы были неестественных цветов – зеленого, голубого и красного. У всех молодых мужчин были голые щиколотки и бородатые лица. На корточках в центре зала сидела стая кавказцев в черных шапочках. А посреди их стаи, отрешенно глядя куда-то вдаль, стояла Аглая.

      О, как же она была прекрасна в этой ее длинной бордовой юбке, черной кожаной куртке, черных тяжелых ботинках и с льняными ее волосами, перехваченными черной лентой. Обычно Аглая сутулилась, но теперь распрямилась вся, как будто чтобы не расплескать переполнявшее ее горе. Лицо ее было очень бледным, почти прозрачным, алебастровым, строгим, так что сидевшие вокруг нее на корточках молодые кавказцы даже и не пытались обратиться к ней, познакомиться или пошутить.

      – Пап, привет, – Аглая обняла и поцеловала отца, и на щеке остался холодный след, как если бы целовала снежная королева.

      Елисей взял Аглаю под руку и повел осторожно, как нес бы хрустальный бокал, до краев наполненный горьким и дорогим вином. На эскалаторе Аглая улыбнулась краешками губ и сказала:

      – Пап, ты когда пишешь в ватсапе, я и так вижу, что это пишешь ты. А по тому, что там расставлены все запятые, я сразу понимаю, что это пишешь ты. Не обязательно в конце еще и подписываться «папа», – и улыбнулась снова.

      И Елисей был рад, что сумел заставить дочку улыбнуться.

      Двойра Мейровна Розенштуцен была по натуре человеком жизнерадостным. Многолетняя практика потребления препарата нервин сделала ее еще и уравновешенной. Принимала она в трехкомнатном кабинете-квартире в том же доме, где кафе «Аист» на Большой Бронной. Приемная была украшена огромными, в человеческий рост, фотографиями, которые Двойра за немалые деньги нарочно заказала знаменитой портретистке Ольге Павловой. Все фотографии изображали актрису Чулпан Хаматову – в разных образах, но чаше всего с лысыми и изможденными детьми, больными раком крови. Двойра входила в попечительский совет Хаматовского благотворительного фонда, десятую часть своих доходов регулярно переводила онкогематологической