Избранное. Том I. Дом на Пресне. Елена Черникова

быть.

      – Молодец, – похвалила она. – Хорошо запомнил. Фамилия сообщена только к сведению – для пресечения неосторожной гласности.

      – Гласность исключена моим происхождением и воспитанием.

      – Не выпендривайся, милый, я все это знаю.

      – Кажется, я влюбился, – вдруг пожаловался он.

      – Перекрестись.

      – Смотри… – он перекрестился.

      – Любитель.

      – Да, – усмехнулся он и многажды поцеловал ее в почерневшие глаза. – Крещусь я нечасто…

      – Можно еще? – шепотом попросила она, и тогда он поцеловал ее в лоб, в подбородок, в правый глаз, в левый, и еще раз вдоль креста, и еще…

      – Кощунствуем? – еще тише прошептала она.

      – Я бы не сказал… – он внезапно отпрянул, кинулся к своей подушке, сорвал ее с места, лихорадочно разворошил простыни, отбросил одеяло, прыгнул на пол, обыскал все зримые поверхности комнаты.

      – Что? – испуганно воскликнула она, когда побелевший, страшно дрожа, он упал возле нее на раздерганное ложе.

      – Я потерял свой нательный крест, – внятно ответил он, неотрывно глядя в высокий лепной потолок.

      – Вот оно что… – успокоилась она и потянулась вниз, за одеялом. – А мой невредим и на месте: вон на столе, в шкатулке.

      – Он, дорогуша, нательный, а не настольный.

      – Меня крестили позавчера, вместе с дочерью. Ей очень все понравилось, она дернула за цепочку и порвала. Вчера утром у ювелира я запаяла цепочку, днем встретилась с тобой, – объяснила она, закутываясь в одеяло неторопливыми движениями, как бы в рассуждении – надо ли предложить кутаться и ему.

      Он отодвинулся – не надо, жарко, но спохватился и положил отяжелевшую руку на подушку над ее головой.

      – Говоришь, м. Значит – по грехам нашим, – сказал он тоном последнего покоя, каким диктуют, подумала она, завещания. – И причины, говоришь, нету. И треугольника не будет, говоришь. Все знаешь. А он, я сейчас вспомнил, рассказывал мне про тебя.

      – А мне – про тебя.

      Они встали; молча перестелили постель со всей обстоятельной домовитостью, на какую только были готовы, легли, обхватили друг друга и еще долго молчали, пораженные громом мгновенных и навечных утрат. А потом он спросил:

      – Что же нам делать?

      – Что с тобой… – ответила она, засыпая на его покорном плече.

      …Ли повела плечами – можно сказать так. Но можно и так: ее передернуло. Попутчик выразил изумление.

      – Спасибо, голубчик, – вздохнула Ли. – Мне наконец понравилось. Тут есть нелогичность настоящего чувства, точнее – начала. Первого дня. Когда еще никто никому ничего. Все еще живы, открытия радостны, объятия боязливы и немного нахальны. Вы напомнили мне одну мысль, которая давно беспокоила меня, но я не знала – куда ее деть, с кем поделиться. Она малопригодна для дележа. Но вам я скажу. Слушайте. Это и добавит чуть-чуть к первому поцелую. И к первому мужчине.

Вторые поцелуи

      …Помните, меня изуродовали медики и побрела я по миру какая есть. Хотя я сама была виновата: подставилась под бульдозер своих чувств, раскапризничалась: подайте мне этого. А не того. Я хочу.

      Она