Нерусский новый русский. Дмитрий Евгеньевич Пинхасик

Жили-то бедно. Все накопления семьи были грохнуты на мероприятие, чтоб не ударить в грязь лицом! Уж больно давно этого ждали! Дед продал какое-то фамильное серебро, еще какие-то деньги занял. Далее все напоминало фильмы Кустурицы. Толпа на платформе, уже подвыпившая по поводу такого праздника, с аккордеонистом и какими-то кусками оркестра, которых удалось найти. Ряженные с караваем хлеб-соль! Никому неизвестные инвалиды в колясках. Толпа разносортной мишпухи* с кучей шлемазлов**. Бегающие и плачущие дети и глухие, еле передвигающиеся старики!

      Все шумно и в нетерпении ждали! Совершенно ничего не ожидающие, отец с двадцатитрехлетней Милочкой, выгрузили два чемодана и пошли по платформе.

      «Смотри, праздник тут какой-то, прямо на вокзале что-то происходит!» – переговаривались они, вглядываясь в яркую и шумную толпу на платформе. Вдруг грянул оркестр, пусть даже и не попадающий ни в одну ноту! Шумный трубач оглушил Милу, подстукнув инструментом по голове. Частично знакомая отцу толпа накинулась на них с цветами и обниманиями. Что могли двое сделать против такого количества народу? Поздравления, приветственные слова, зачитываемые от директора завода, где работал дед! Никто не слушал молодых, их здесь затолкали, зацеловали и понесли, практически зажав, домой к столу! Все это сумасшествие было совершенно без повода и причины, но остановить всех этих людей было просто невозможно и страшно неудобно, ни отец, ни мать не решились на это! Никого не смутило, что на свадьбе со стороны невесты не было ни одного человека, даже матери ее. Так поженили моего отца с моей мамой. Переведя дух, они сели через пару дней в поезд и поехали в Ленинград, рассказывать все маминой маме… Через девятнадцать лет они заработают на отдельную двухкомнатную квартиру, и мы переедем в нее.

      Чуть-чуть истории

      Мне это рассказывала мама… Где-то в деревне какой-то, когда мама была маленькая, бабушка приносила ей каждый день стакан молока и ставила, чтобы мамочка выпила проснувшись. Жили бедно, поэтому стакан был только один – для малышки. Если заходил туда мой прадед, который был глухонемой почему-то, то он, не думая, выпивал молочко. Каждый раз, поймав эту ситуацию, моя бабушка Галя ругалась на него, как только могла ругать отца! Стыдила его, что как же совесть его до такой степени мала, что он ребёнка молоко каждый раз выпивает. А дед писал всегда на листочке одно и тоже: «Она ещё за свою жизнь молока вдоволь напьётся, а я старый, сколько мне осталось?!».

      Вставал и уходил куда-то под кипение бабушки.

      Наступил сорок первый, война, моего деда, отца мамы и брата бабушки (тоже по маме) призвали, естественно, в армию. Не знаю, как и почему, но дед оказался политруком! Немцы окружили Ленинград, и началась блокада. Брат бабушки Абрам Маркович каким-то образом получил информацию о происходящем и настоял об эвакуации своей жены и сестры (моей бабушки) с двумя дочками, моей мамой Милой и моей тётей Ирой. Маме было пять лет, а Ирочке итого меньше. Уехав на поезде с двумя чемоданами и парой мешков вещей,