Клинок Минотавра. Екатерина Лесина

стоит на краю туалетного столика. Странно, что не изъяли, но пока не изъяли, то…

      …Валентин ответил сразу. И просьбу выслушав, буркнул.

      – Сейчас буду.

      Он и вправду появился очень быстро, от чая – больше гостю предложить было нечего – отказался, только попросил:

      – Не маячь. И это… соболезную.

      Иван кивнул. Он убрался на кухню и там сидел, курил сигарету от сигареты, подгоняя сердце никотиновой отравой. Валентин, провозившись с полчаса – а показалось, вечность в растянутом сигаретами времени, – появился на кухне.

      – Короче, вскрыл. Только это, Ивашка, ты сам думай, оно тебе надо?

      Думал. Все это время думал, и после ухода Валентина тоже, целых пять минут, а может, все десять. Что он хочет найти? Пикантные фотографии? Или адрес соперника? Признание его в убийстве?

      …Письма… десятки писем, некоторые короткие, по строчке или две.

      Привет…

      …Если бы ты знал, как я соскучилась.

      …Вчера весь день ждала от тебя письма, а ты… хотя бы строчку…

      …Здравствуй, я много думала о том, что ты сказал… люди и вправду должны испытывать прежде всего духовную близость и…

      …С удивлением и улыбкой вспоминаю нашу первую встречу. Неужели и вправду я была столь надменна, как ты говоришь? Мне и смешно, и стыдно. Да, признаться, я ненавижу деревню, особенно такую, как Козлы. Козлы – они козлы и есть, как ударение ни ставь. И мне не понятна его привязанность к этому месту. Конечно, ты станешь возражать, говорить об исторических корнях, с которыми никак нельзя обрывать связь, но это не мои корни. Ильина. У меня же Козлы ассоциируются с той печальной умирающей деревней, которая есть ничто иное, как воплощение полной социальной деградации. Грязь, забвение и тихий алкоголизм.

      Иван потер глаза и перечитал письмо.

      Малые Козлы он любил нежной детской любовью, круто замешенной на ярких воспоминаниях. Солнце. Лето. Клубника в огороде, которую бабка Ивана собирала в оловянную солдатскую миску. И всякий раз миска набиралась с верхом. Клубника у бабки была особенная, сладкая и с дурманящим ароматом. Пусть и мелкая, но она была несоизмеримо вкусней покупной. И Ивашка, кое-как ополоснув клубнику, забирался с миской на старый сундук, доставал книгу, читанную дважды, а то и трижды, но все равно интересную…

      В деревне он был свободен.

      От школы с ее холодным противостоянием и драками, в которых Ивашке катастрофически не везло: то и дело били. А если не били, то рвали одежду. И мама хмурилась, наливалась недовольством, краснела. На следующий день она шла к классной руководительнице и долго, муторно рассказывала о бедах Ивана.

      Ивашку же называли стукачом. Он никому ничего не говорил, но все равно… в городе было душно, что осенью, что зимой. И от духоты, от сырости вечной он заболевал и болел подолгу, получая удовольствие от самого процесса. Особенно когда мать, устав от бесконечных больничных, стала оставлять Ивашку одного. В пустой квартире было спокойно.

      Ивашка ел. Спал.

      Читал.

      Сам с собой раскладывал домино. Или разыгрывал партии в шахматы. Но все равно деревню он любил