Сто и одна ночь. Алена Занковец

– проходит так гладко и спокойно.

      Граф, не отрываясь, следит за мной.

      – Приступим? – интересуется он, когда я наконец затихаю.

      – Пожалуй.

      – Для начала хочу уточнить пару моментов… – он берет блокнот, пишет в верхнем углу листа цифру один и несколько раз ее обводит. Не нравится мне, с каким нажимом он ставит после единицы точку.

      – Повторение пройденного? – уточняю я.

      – Можно и так сказать.

      – Это не бесплатно.

      Карандаш замирает на точке.

      Граф поднимает голову и смотрит на меня таким взглядом, будто не расслышал моей реплики и ждет повторения.

      – Не было уговора, что я стану повторять уже сказанное или отвечать на ваши вопросы, – поясняю я. – Хотите дополнительные услуги? Платите.

      Граф молчит. Тишина насыщенная, напряженная. Но неопасная.

      – Сколько? – наконец, спрашивает Граф.

      – Одна чашка кофе, – я с трудом сдерживаю зевок. Ночные истории сложно мне даются по ряду причин.

      – Согласен.

      Судя по тому, что Граф прихватывает с собой блокнот, мне нужно идти следом.

      Пытаюсь не упустить ни малейшей детали, чтобы не оказаться застигнутой врасплох, как вчера со свидетельством о рождении.

      Граф легко сбегает по ступеням – даже, кажется, что-то насвистывает. Мимолетно, едва касаясь перил, барабанит по ним пальцами, словно по клавишам фортепьяно. На перилах пыль, горничную он так и не нанял. Следом тянется тонкий шлейф аромата его одеколона – и это самый сильный запах из тех, что я сейчас чувствую. Так в чем же подвох? Неужели именно в том, что подвоха нет? Неопределенность давит.

      Сажусь на стул и наблюдаю, как Граф подходит к кофемашине. Лениво потягиваюсь и произношу:

      – Предпочитаю заваренный в турке.

      Ложечка с молотым кофе замирает над банкой – точь-в-точь, как карандаш над блокнотом некоторое время назад.

      – Кристина Арсеньевна Страж-Мережсковская, уроженка Санкт-Петербурга, двадцати семи лет от роду, не кажется ли вам…

      – И все равно я предпочитаю кофе, приготовленный в турке. – В этот раз демонстрация его осведомленности нужного эффекта не производит – шок по этому поводу я пережила вчера. Кроме того, похоже, новой информацией – более ценной, чем данные моего паспорта и свидетельства о рождении, – он не владеет.

      Граф высыпает кофе обратно в банку. Долго и без энтузиазма ищет джезву. Находит. Варит кофе. Ставит передо мной на блюдце чашку. Не спуская с меня глаз, медленно, шурша по столу, пододвигает сахарницу.

      – Две ложечки, пожалуйста, – не унимаюсь я.

      Хотела бы улыбнуться, но не могу – наваливаются воспоминания, образы, которые привели меня в этот дом. Думаю, я выгляжу странно, так серьезно ведя эту простенькую игру.

      – Две. Ложечки, – Граф кладет сахар в чашку и не просыпает, хотя по-прежнему буравит меня взглядом. Размешивает, скребя металлом по дну.

      – Еще что-нибудь?

      У меня есть варианты. Но вовремя выйти из игры иногда не менее важно, чем победить.

      Граф