Лярва. Иринарх Кромсатов

разыскивать буду? Это, – говорит, – вам, мужикам, лучше знать, куда вы от жён уходите!» Помню, говорит она мне все эти речи, этак тихо, бойко, спокойно говорит, словно и давно уж у ней все эти слова на языке вертелись и наконец свободу получили. Да вдруг, сказавши, подошла она ко мне быстро-быстро и тихо-тихо, как только она ходить умеет, словно привидением подплыла (на меня аж, вот побожусь, холодком повеяло и ещё чем-то, неприятным таким, стылым, словно из погреба), да и хлопнула у меня перед носом дверью! Только, перед тем как совсем захлопнулась дверь, я вдруг увидел в щель глаза её. – Дойдя до этого места, почитаемого рассказчиком, видимо, очень важным, он быстро оглядел поочерёдно всех стоявших в кружке: слушают ли? Слушали. Помолчавши, Петрович глубоко вздохнул полной грудью и продолжал, неожиданно понизив голос: – И не дай бог никому увидеть этакий взгляд! Налитые кровью они были, глаза-то, вот прямо как два стакана с кровью, и очень-очень внимательные. Острый такой был взгляд и абсолютно трезвый. Он у меня поэтому в памяти и отложился, её взгляд, что чудно как-то показалось: только что была синяя и пьянющая, хоть иголкой коли, почти мёртвая, – и вдруг, в мгновение ока, этот кристально трезвый, внимательный, колючий взгляд. Б-р-р, и вспомнить-то жутко! – Он помолчал, покачал головою и опять огляделся, уже улыбаясь. – И на этом баста, товарищи! Никакой родни у них обоих не осталось, все от водки перемерли – обычное дело в русских деревнях, – так что если уж родная жена не пошла в полицию, то никому другому это и подавно не надо. Так и сгинул бедный Митька, как будто и не жил вовсе. Вот только дочка от него и осталась, бедняжка, которой имя даже родная мать не помнит.

      Волчара и Шалаш ошеломлённо переглянулись.

      – Ну и страсти ты нам тут рассказываешь, Петрович, – передёрнулся Шалаш. – Пропавшие люди, пронизывающие взгляды, стаканы с кровью.

      – Святую правду, вот, ей же богу, святую правду! – немедленно парировал Петрович. – А вы уж как хотите: верьте или нет. Ну так поехали, что ли? А то дотемна не управимся!

      Волчара кивнул и не спеша достал ключи от своей машины, затем направился к ней медленным, раздумчивым шагом. Шалаш – тот ещё не двинулся с места, ибо что-то в рассказе Петровича, какая-то часть рассказа упорно теребила его сознание своею незаконченностью, настойчиво требовала продолжения. Казалось, что-то промелькнуло в словах Петровича очень-очень пронзительное и интересное, кем-то напрасно оборванное, но на чём необходимо было остановиться повнимательнее. Очевидно, медливший Волчара (что, вообще-то, было ему несвойственно) испытывал ту же неудовлетворённость. И лишь когда Петрович и сын его уже дошли до «Нивы» и «Паджеро» Дуплета и уже совсем было собирались садиться за руль, Шалаш наконец вспомнил.

      – Постой-ка, Петрович! – сказал он. – А что ты там говорил про испуг твоей жены? Вроде как что-то там в болоте её сильно напугало.

      – Ах, это! – Петрович улыбнулся, довольный тем, что сумел поразить слушателей. – Да привиделось ей, будто из болота вылезла какая-то нечисть. Баба есть баба,