Лярва. Иринарх Кромсатов

в собеседниках и вполне довольствуются монологом. Пьяный язык его уже развязался, и он не дал Волчаре ответить, снова завладев инициативой в беседе:

      – Я вот думаю, и давно уже так думаю, что она того, Карловна-то, уже и не в себе маленько! Давно, давно это подозреваю! Ещё когда муж её, Митька, живой был и мы, бывало, рыбачили вместе, я всё спрашивал: «Слышь, а чего она у тебя такая злющая? Раньше ведь не была такой? Не была. Чем же ты её, – говорю, – злишь-то так, и чем дальше, тем больше?» Он только отмахивался, не любил жену обсуждать, стеснительный был малость. Только вот, ей-богу, воистину как-то мрачнела она с годами, всё злее и злей становилась. Оно и чёрт её разберёт, почему так? От жизни ли бедной, от беспросветности ли нашей деревенской – кто его знает? Ведь иной раз и впрямь волком выть хочется – жизнь-то собачья! Но чудилось мне иногда, будто сам чёрт поймал её в свою болотную тину – вот прямо как в то гадкое болото рядом с её домом, – поймал и всё глубже и глубже в эту хлябь затягивает. Почему – бог весть. А может быть, и так, что и впрямь само болото на её голову действует своими испарениями, духом своим нечистым. Оно ведь жуткое, болото-то, видели же его сами! На него и взглянуть-то боязно – так и ждёшь, что мертвяк вынырнет. А уж запах от него такой, что и в морге, наверное, ароматней будет. Не побоюсь сказать: от трупа приятней пахнет!

      Довольный тем, что никто его не перебивает, Петрович вытянул шею к зеркалу, висевшему над рулём, убедился, что на заднем сиденье слушатели внимают ему безотрывно, мотая из стороны в сторону головами в такт тряске машины, и торопливо продолжал оглушать своими откровениями:

      – А звуки иной раз из болота такие услышишь, что и словами не описать ужас, прямо смертный ужас, который в душу вползает! Как будто из преисподней кто завывает! Если уж судить по справедливости, то и как же можно не тронуться умом, живя рядом с такими запахами и звуками? – Он оглянулся, как бы требуя от слушателей согласия, и при этом выпустил из внимания дорогу, отчего первая же ухабина так бросила машину в сторону, что водитель еле справился с управлением и долго ещё выворачивал поровнее, слушая нелестные чертыхания своих пассажиров. – Вот даже жена моя как-то раз – уж не помню, трезва ли была, нет ли, – но отошла она этак вечером от дома подальше (чёрт её зачем-то понёс на ночь глядя), и вот посмотрела она, значит, в сторону этой самой трясины и увидала там такое, отчего кондратий её чуть было и не хватил, голубушку. Я потом чуть не час её обмахивал и обдувал, в себя приводил! Привиделось ей, дуре, что из болота будто бы кто-то вылез.

      – Да ты погоди! – вклинился наконец в его речь Волчара и тут же пожалел об этом, ибо чуть не откусил себе язык на какой-то кочке. – Ты мне лучше скажи: что ж Лярва-то, давно ли пьёт? С мужем начала или до него? И куда муж-то подевался?

      – А вот уж кто из них кого споил – это и вовсе загадка! – с готовностью ответил Петрович. – У нас ведь как, у русских: всё всегда по чуть-чуть начинается. Всё зреет у нас, и долго зреет, всё наливается соком, как раковая опухоль, пока не выльется наружу таким потоком гноя,