Трилогия потери. Граф Д. Исильен

были люди, так странно. Почти постоянно, чьи-то лица, чьи-то руки, чьи-то взгляды, прикованные к моему непостоянству. Даже среди них я ощущал себя чужим, чужеродным, отстраненным. Мне было неплохо, относительно хорошо. Когда же мне стало плохо, до тошноты плохо, рядом не оказалось никого. Это могло бы стать ироничным итогом жизни неудачника, так и не сумевшего наладить общение с человечеством, неудачника, не сумевшего расположить к себе ни одно живое существо. Проклятый. Загнанный. И опустошенный. Своим одиночеством, своим затворничеством. А потом появился он – просто потому что волновался о том, куда я пропал так надолго. Больше никто не заметил пропажи. Пока я догорал где-то посреди мрачного декаданса собственной клетки. Пока я корчился на полу, обдирая костяшки на пальцах, извивался ужом, пока меня тошнило, в прямом и переносном смыслах, пока тошнота заваривала мне чаи, а депрессия и подавленность подносили сигареты к моим потрескавшимся губам, пока ком в горле от горя не становился философским камнем, а красные от недосыпа и слёз глаза не принимали управление на себя и не отказывались открываться. Никто не узнает об этом. Я похороню эти строки под развалинами своего некрополя, они станут грунтом, опустятся ниже, чем опустился я. Я не научился жить эту жизнь. У меня нет друзей. Может, оно и к лучшему? Где были те, кого я называл своими друзьями, когда их поддержка нужна была мне больше всего на свете? Видимо, кому-то она была нужна в тот момент больше, чем мне.

      Что ж. Я не держу зла. Зло неудержимо.

      Ха. Ха. Ха. Сука.

      «Блин, старик, я так хочу тебе чем-то помочь…»

      Мы сидим у цирка, и на улице осенний вечер. Я знаю, что он говорит искренне, я чувствую это по голосу. Тик-так. Змеи ползут на свет, чтобы пасть во тьму. Я закуриваю очередную сигарету, он рассказывает про свой Барселонский трип. «То есть рая в шалаше не существует, ты не веришь в него?» – мой язык поворачивается с трудом, в горле першит от непривычности разговоров. Разговоры с самим собой – совершенно иное, но даже от них ты устаешь. Глотка начинает гореть железом. Я слишком долго был в темноте. Слишком долго и усердно разговаривал лишь с собой, пытаясь втолковать ему, что мы (не)можем жить так и дальше. Иногда он соглашался. Но тогда появлялись другие. Тонкие голоса. Все – внутри, и все – снаружи, управляемые моими губами, моим шепотом, криком, стенаниями. «А как же любовь?» – продолжаю я, с уверенностью в том, что я не хочу слышать ответа. Не хочу слышать правду, которую знаю, и так знаю, где-то в глубине черепной коробки, где-то под корой уже есть ответ, но я боюсь сказать его вслух. «Не важно, насколько сильна ваша любовь, если ты ничего не представляешь из себя в плане возможности содержать семью, ничего не получится, им это не нужно. Не бывает рая в шалаше, и не будет. Рано или поздно всё упирается именно в бытовую постановку вопроса, в финансовую. В надежность. Я понял это, когда…» Его голос звучит глубоко и ненавязчиво, я закрываю глаза и отворачиваюсь в сторону, чтобы сделать затяжку, стряхнуть пепел,