Секретный дьяк. Геннадий Прашкевич

и чего жалеть? Как ни вспоминай, как ни жди чудесного и возвышенного, появляющееся впереди неизменно напоминало оставленное за спиной. Все те же колодцы, полосатые шлагбаумы, непролазная грязь, всякие броды. И ямщики везде похожи: носят на простых нитяных поясах мошну с кресалом да нож и одинаково взвизгивают, вдруг вырывая из-за пояса короткий кнут. Так же одинаково, услышав визг, вздрагивают и ускоряют бег лошади. Только господин Чепесюк всегда сидел одинаково молча, как чугунная статуя.

      За Могилою Рябою,

      над рекою Прутовою

      было, было во-о-ойско в страшном бою…

      Входя на очередном яме к смотрителю, господин Чепесюк молча бросал бумаги на стол и отворачивался. И никогда ни разу не случилось так, чтобы господину Чепесюку отказали в лошадях. Правда, три казака предусмотрительно скакали впереди, вырвавшись на сутки вперед, и заранее оповещали смотрителей о скором появлении господина Чепесюка. Из тех трех скакавших впереди казаков Иван позже двоих увидел в Якуцке, а третий, говорили, разбился в дороге, умер где-то под Илимском. Иван даже не знал их имен. В голову не приходило спросить их имена. Зачем? Он одного хотел: как можно дальше отдалиться от страшного Санкт-Петербурха. Глотнув ржаного винца, печально затягивал военную песню, потом не выдерживал, прерывал песню и поворачивал голову. Прикрыв грешный рот потной ладонью, соразмеряясь с тряской возка, спрашивал растерянно:

      – Как же так, господин Чепесюк?

      На большее никогда смелости не хватало.

      Впрочем, господин Чепесюк все равно не откликался, сидел неподвижно, будто чугунная статуя, на которую накинули черный дорожный плащ. Такую же черную дорожную шляпу господин Чепесюк низко опускал на лоб, пряча под шляпой страшное изрубленное сабелькой лицо, не отвечал страждущему Ивану даже пожатием плеча.

      Тогда Иван оборачивался к ямщику:

      – Когда ж станция? Почему, ямщик, нет никакой станции?

      – Верст через десять непременно будет, – охотно откликался очередной ямщик. – Вишь, сколько проехали, теперь осталось меньше. Они, ямы-то, так и идут друг от друга – не тридцать, так пятьдесят верст. Чтобы, значит, лошадь чувствовала себя в работе. А здесь, – тыкал кнутовищем в какую-нибудь особенно дикую избу, не к месту торчащую на обочине или совсем в стороне от дороги, – живут зимовщики. Провиант запасают, фураж для лошадок. Ба-а-альшие у нас дороги. Ка-а-аждая далека.

      – Каждая? Почему так говоришь? – пугался Иван.

      – Так в песне поется, – пояснял ямщик.

      Что ж… Песня… Собравшись с мыслями, Иван вновь лез с вопросами к ямщику.

      Все казалось, что вот-вот услышит какую-то правду.

      Но ямщик правды не говорил. Зато серый Санкт-Петербурх, его плоские прешпекты и линии, тесная канцелярия, деревянный шкап с книгами и маппами и даже дружные кабаки на сумеречных сырых площадях – все это осталось далеко позади.

      В день недельный ополудны

      стался нам час ве-е-елми трудный,

      при-и-йшел ту-у-урчин многолюдный…

      Сделав глоток, пропев несколько строк военной песни, Иван снова впадал