Невская твердыня. Валентин Костылев

Уведите его.

      Дождавшись, когда странника увели, царь продолжал:

      – Земля моя в пустошь изнурилась. Вот почему охрабрились бродяги. Мои силы ослабли. Того и гляди, помилуй Бог, падет Нарва, Ивангород. Моим послам в стане Батория наносят обиды, и даже были побои, чего не смели делать прежде. Ваш царь испивает чашу стыда, им заслуженную. И не дивлюсь я, что даже смерды стали дерзкими. Чую, повсюду меня порицают… Баторий вознесся гордынею до того, что требует у меня уже города Северские, Смоленск, Псков, Новгород и даже Себеж да четыреста тысяч золотых венгерских! Степка Баторий, человек не королевского рода, холоп, ставший королем! Лучше бы мне умереть, нежели видеть все это своими очами… Чего не сделал я до сего дня, того уж не сделать мне впредь!

      – Великий государь, батюшка Иван Васильевич! – низко кланяясь, наперебой, подобострастно заговорили окружавшие царя вельможи. – Нет такого государя в мире, чтобы затмил твою достохвальную заботу о царстве, о строении новых городов и посадов…

      – Чебоксары!

      – Козьмодемьянск!

      – Болхов!

      – Орел!

      – Епифань!

      – Венев!

      – Арзамас!

      – Алатырь!

      – Кокшайск!

      – Тетюши!

      И еще много городов назвали они, стараясь друг друга перекричать.

      Богдан Бельский сказал, что на рубежах до осьмидесяти крепостей русских, а в них и ратные люди, и пушки. Сумеют они оградить царство со всех сторон.

      Царь замахал на них руками:

      – Полно! Полно! Не шумите! Слышу. Не усердствуйте!

      Когда стихло, он сказал с горечью в голосе:

      – А Москву… родной наш город… колыбель царского рода… Москву не уберегли! Не постыдно ли?! Отдали ее на сожжение крымскому хану! Кругом Кремля развалины и пустыри. Десять лет прошло с той поры, а мы до сего дня не можем оправиться от того пожара. Вшестеро менее прежнего стало народу в Москве. Спросите у бродяги, коего вы отправили в каземат, – переживет ли добрая слава худую обо мне? Он скажет: худая слава останется на все времена о царе Иване. Молитесь же Богу, чтобы не покинула меня бодрость духа, чтоб снова поднялся я на высоту трона, а не ползал бы у его ступеней, как в юности, не смея взойти на него…

      Иван Васильевич приблизился к реке, поднял камень и бросил в воду. Задумчиво всматриваясь в круги, он сказал, усмехнувшись:

      – Вот и нет его!.. Так и царь ваш, а тогда что?!

      Он закрыл глаза и долго стоял неподвижно, не трогаясь с места.

      – То-то Курбский и иные изменники радуются там, в Польше, нашему горю! – тихо, про себя, промолвил он и вдруг громко сказал: – Рано радоваться!.. Русь сильна!.. Русь святая!.. Не задавить ее! А царь одному Богу ответ будет держать!

      Опустив голову, он постоял некоторое время в раздумье.

      – Ну, вернемся во дворец. Холодно мне, дрожу.

      Через Тайницкие глухие ворота царь со своей свитой проследовал в Кремль.

      Борис Федорович Годунов, находившийся среди вельмож, сопровождавших царя, держался в стороне.