Невская твердыня. Валентин Костылев

дела и ковачей железных орудий, собранных из Замосковья.

      В ожидании выхода царя Борис Федорович расставил всех так, чтобы каждый из них был на виду у государя.

      – А станет спрашивать вас батюшка-государь Иван Васильевич, отвечайте с глубоким поясным поклоном без замешательства, но толково и не путано, дабы не затруднять его премудрую светлость излишним допросом, – поучал Годунов собравшихся.

      Пушечного и колокольного дела мастера с прокопченными лицами, с почерневшими от огня и металла руками, одетые в поношенные кафтаны и грубую обувь, робко сутулясь, становились на указанные Годуновым места и в страхе замирали на них.

      Андрей Чохов, которому уже много раз приходилось бывать во дворце на приеме у царя, держался ровно, спокойно, посматривая искоса на приезжих пушкарей. Особенно смешными показались ему своею угловатостью и нерасторопностью некоторые приезжие замосковские ковачи.

      Встретил он тут и устюженских рудоискателей, с которыми свел дружбу во время наездов в Устюжну Железнопольскую. Они привезли с собой в подарок царю тридцать выкованных в Устюжне пушек. Грубая выделка их не понравилась Андрею, и он не скрыл этого от своих устюженских друзей. Те смиренно выслушали слова Чохова, с улыбками смущения переглянулись и, как бы оправдываясь, сказали: мы-де копачи, рудоискатели, и к тому художеству, что видим в Москве, не навыкли. Меди у нас нет, и литье нам не под силу.

      – Видит Бог, – с тяжелым вздохом шепнул один из них на ухо Чохову, – ковали мы те пушки с великим усердием, а ныне, как осмотрели московский наряд, страх взял нас – как бы не прогневать своим подарком батюшку-государя Ивана Васильевича, согрешили мы: имя царское на тех пушках чеканили без его дозволения.

      Андрей успокоил их, сказав, что государь примет их дар приветливо. Не такое теперь время, чтобы не радоваться новым пушкам. Со всех сторон жмут Русь враги, и какие ни будь пушки, все одно, они способны к убоистой пальбе по врагу. А это и есть главное в нынешние времена. Вон рассказывают: псковские сидельцы смолу готовят, бревна, кирпичи, чтобы сбрасывать на толпы воинов Стефанова королевского войска, коли оно подойдет к стенам Пскова. Будь у них эти тридцать устюженских пушек – и веселее бы стало в те поры воевать псковичам, и смолу и бревна, пожалуй, не понадобилось бы готовить.

      После этих слов Андрея совсем приободрились устюженцы.

      Но вот Борис Федорович, оставив с пушкарями двух дьяков с подьячими, удалился на царскую половину дворца. Все застыли в напряженном ожидании. Старший дьяк Михайла Вавилов, грузный, степенный человек средних лет, одетый в нарядный кафтан, сверкая перстнями, поднял руку вверх, взмахнул ею и громко сказал:

      – На колени! Государь жалует!

      С глухим шумом, засуетившись в страхе от этого выкрика, опустилась на колени толпа пушкарей.

      В необычайной тишине они ждали, обратившись лицом к дверям во внутренние покои дворца. Слышны были отдаленные благовесты в тишине и хриплые покрикивания царевых конюхов на лошадей под окнами во дворе.

      Наконец двери медленно отворились. В