Невская твердыня. Валентин Костылев

лапы, ровными рядами многоярусно выпиравшие из толщи ельника. Пронзительно покрикивает иволга. Кружатся на солнце белоснежные бабочки. Пахнет разомлевшей от зноя смолой.

      Сюда тайно собрались беглые крестьяне, предводимые Семеном Слепцовым, – мужики из усадьбы князя Шуйского.

      – Теперича, братцы вы мои, – божьи мы люди, не княжеские… Довоевался наш государик… Исть народу неча стало. И то сказать – не двужильны мы… Живем – дай Бог терпенья! Юрьев день и тот Богу душу отдал!

      – Знамо, Митрич, – не от радости в лес ушли: обедняли! Борода у нас с помело, а брюхо голо.

      – Чего там!.. Юрьев день знатно бояре слопали. Куда ныне податься?! Вертят нами, как хотят. Словно бы и не люди мы.

      – Так и этак, мои родимые, бросайте все – и айда за мной! Сведу я вас к одному человеку. Вольной жизнью заживем! Пра!

      Старичок древний Парамон перекрестился, тяжело вздохнув, сказал:

      – Война-то, знать… на роду писана батюшке Ивану Васильевичу… Да и без толку, Бог его прости!.. И-и-их! Помереть бы уж, што ли! Вот уж истинно: не молодостью живем, не старостью умираем.

      – Чего для помирать? Пошумим еще… Жизнь трудна, а умереть тяжелее. Не для того Господь нас сотворил, штоб, не живши, помирать. Уйдем в лес.

      – А кто тот человек, о коем ты нам, Семен, сказываешь?

      – Иван Кольцо прозывается… бывалый, парень хоть куда! Задорный, отважный, а главное – готов голову сложить за правду. Горячий! Новый человек. Невиданный.

      Двинулись мужики в чащу леса. Вожак, Семен Слепцов, впереди. На вид будто и неказистый, но юркий, веселый; был он в походах, воевал в Литве, Ливонии.

      Немало всякого перевидал и однажды встретился с московским человеком, дерзким и на других не похожим.

      – Земля наша добрая, крепкая, – говорил он Семену, – на ней не пропадешь, да лишку народ-то смирен, несмел, силы-де он своей не знает. Задумчив наш народ, вот и страдает. Гляди, что сотворилось! Конца света мужик стал ждать! Нешто это можно! Восстаньте! Не спите!

      Он говорил Семену будто и о том, что коли царство Русское большим стало и уделов княжеских в нем уже нет, то и сила мужицкая выросла непомерно… Рязанец да нижегородец теперь одна плоть, одна душа, одна пятерня, а коли все вместе удельные мужики теперь поднимутся – грозе небесной уподобятся.

      – Это надо бы вам понять, убогие овцы! Человек тот молодой, но грамотный, – сердито ворчал Семен, передавая его слова своим односельчанам, когда они начинали падать духом.

      – Забавно говоришь! – отвечали ему. – Да токмо невразумительно. Мужик – птица малая, да и несогласная. Смешно! «Одна душа»! А вона вчера ясеневские дубьем поколотили сережинских. Семеро, Господь их прости, в той схватке Богу душу отдали. Вот те и «одна душа»! Согласия нет, да и не будет. Разные головы! А ты нам толчешь, как в ступе, одно и то же: «непомерная сила, непомерная сила». Буде попусту мозги наши затуманивать! Говори прямо: не под силу стало ярмо дворянское. Вот и все, а дальше мы и сами разберемся.

      После этого еще яростнее, с упреками в слабости набрасывался на своих односельчан Семен Слепцов. И вот теперь он все же настоял на своем: из деревни