В глубине Великого Кристалла. Помоги мне в пути. Владислав Крапивин

детской радости, без ожидания встречи с морем. Горько мне было.

      Оказавшись на каменной площадке, я не взглянул на картину. Потому что это был бы взгляд с упреком. А какое право я имел упрекать тех, кого впереди ждало столько мук?

      Но все же я сказал тихо и насупленно:

      – Если бы что-то со мной случилось, то ладно, так мне и надо. А Сашка-то при чем? Получается, что он из-за меня…

      Потом я осторожно поднял глаза на нижний край картины. Над лакированной планкой рамы увидел зеленый край платья и босые мальчишечьи ноги. И только теперь заметил, что большой палец на левой ноге, видимо, разбит – замотан серой тряпицей, из-под которой торчит зеленый листик. Наверно, подорожник – извечное мальчишечье лекарство… Тогда я прошептал:

      – Ты ведь тоже мальчик. Помоги ему, а?.. Я понимаю, что невозможно помочь каждому на Земле, когда так перемешано добро и зло… Но Сашке помоги, постарайся, ладно? Потому что… – Я не знал, какие найти убедительные слова. – Ну… потому, что он проводник. Он водит других, а сам беззащитен на Дороге…

      Я мигнул, вытер под носом рукавом ковбойки. Внизу, у края рамы, висел синий стеклянный пузырек с еле заметным клочком пламени. Я сел перед ним на корточки.

      – Ты же сам отпустил меня на Дорогу…

      Огонек шевельнулся. Я нерешительно придвинул к нему ладони. И опять он согрел их сквозь стекло пушистым теплом. Совсем не таким, как колючий жар Сашкиной болезни.

      С этим ощущением я проснулся. За переплетами венецианского окна светил желтый рассвет Подгорья.

      3. Ловушка

      Сашка лежал на боку, носом к стене. Волосы его склеились в сосульки. Влажная простыня была откинута. Майка пропотела насквозь. Я тронул мокрое Сашкино плечо – оно было теплое, но без большого жара. Он проснулся, повернул голову, улыбнулся слабо и виновато.

      – Ну, кажется, наши дела получше, – сказал я. – Давай-ка маечку снимем, а то простудишься в сырой… – Помог ему сесть, стянул майку через голову и жидкие, как плети, руки. Опять поразился щемящей разнице между загорелой кожей шеи и беспомощной белизной спины с лопатками-крылышками. Ощущение Сашкиной ребячьей беззащитности резануло меня новым страхом.

      А он вдруг оперся локтями о подушку, пробормотал:

      – Ох, простите, мне надо… – Спустил с кровати ноги.

      Я помог ему дойти до туалета, подождал, привел назад. Откинул на своей кровати одеяло.

      – Давай-ка сюда… – Уложил его на сухие простыни.

      – А вы? Где будете спать?

      – В кресле выспался.

      – Намучились вы со мной…

      – Помалкивай… Ну-ка укройся, а то дрожишь.

      – А где Чиба?

      Чиба – в виде котенка – вышел из-под кровати, муркнул: «Доброе утро». Прыгнул на одеяло. Свернулся клубком.

      Я придвинул кресло, сел.

      – Спи. Рано еще. Тебе сейчас полезно больше спать.

      – Ага… – Сашка послушно прикрыл глаза. Но через минуту опять вскинул ресницы. Глянул на меня, на потолок.

      – У тебя что-нибудь болит?

      – Не-а… Только