И сегодня стреляют. Владимир Рыбин

крутить колесом, только косился на встречные суда невидящим взором: без людей как-никак, могут и отвернуть. Лишь единожды остановил на них взгляд, заметив, как кто-то шурует по палубе метлой. Удивился чистоплюйству: до того ли? Но понял: не подметает, а зажигалки смахивает за борт. Да другой раз, когда мимо профырчала «Ласточка», как всегда по-старушечьи скособочившись и отдуваясь паром: «Спе-шу, спе-шу…»

      Ближе к другому берегу самолеты отстали, и катера-пароходы вроде разбежались по реке – стало полегче. Но тут выпятился в окне рубки тип в больничном халате, загородил вид.

      – Отринь, не стеклянный! – крикнул Матвеич.

      Человек отодвинулся, но не исчез из окна, высовывался сбоку, смотрел на красное рулевое колесо – что-то его привлекало.

      – Сгорела, что ли, одежа-то? – спросил Матвеич.

      – Сгорела, – охотно ответил человек. – Как полыхнет, все и разбежались.

      – Кто разбежался?

      – Все, кого под замком держали.

      – Тюрьма, что ли?

      – Тюрьма. Только что решеток не было, а так – тюрьма.

      – Что за тюрьма без решеток?

      – Они ее больницей называли. А мы все здоровые, а нам не верили, а мы самые что ни на есть. Если бы дали пушку, мы бы пошли и самого Гитлера убили.

      – Как это?

      – Очень просто. Только это – военная тайна.

      – Ты, часом, не сумасшедший? – Он впервые взглянул на говорившего. Человек как человек, только что в халате. Сказывали: безумца по глазам узнают. Но и глаза были нормальные, грустные, со слезинкой, как у всех в эту пору.

      – Это они так говорят, но это неправда.

      – Кто говорит?

      – Докторами себя называют, а на самом деле – все шпионы и враги народа.

      Матвеич бухнул ногой в стенку, вызывая механика. Тот не замедлил высунуться.

      – Чего?

      – Поди-ка поближе. – И когда Ведеркин совсем вылез, сказал тихо, косясь на окно: – Поглядывай. Сумасшедший на катере, а то и два. Кабы чего не вытворили.

      – Эка невидаль, – отозвался Ведеркин. – Теперь все сумасшедшие.

      – Да настоящий!

      – А, так это, видать, из лечебницы разбежались.

      Никак не обеспокоился механик. А Матвеич все косился на окно: ну как начнут куролесить, переполошат пассажиров.

      Обошлось. Безумные тоже, видать, умом раскидывают, когда дело о жизни-смерти.

      На полном ходу подлетели к береговым мосткам. Пять минут шума-гвалта и – задним ходом поскорей освободить мостки, поскорей опять туда, к правому берегу.

      Не заметили, как вечер подступил. Не заметили, как снова рассвело.

      Утром низко прошел одинокий самолет, выпустил непонятное облачко. Первой мыслью было – газы. Облачко истаяло и разлетелось тысячами листовок. Ветер понес их на головы людей, заполонивших береговую отмель, белыми и розовыми точками испятнал гладкую поверхность воды. Один листок залетел прямо в окно рубки, и Матвеич прочел его. Прочел и выругался так, как не ругался давным-давно. Высунулся