Гранд. Януш Вишневский

вернулись за столик. Официант терпеливо ждал их, чтобы откупорить вино. Немножко налил в бокал Убожки, потом положил рядом с бокалом бумажную салфетку, а на нее – красную пробку от вина. Убожка одним глотком выпил вино и закусил корочкой ржаного хлеба.

      – Вам понравилось вино, пан? – неуверенно спросил официант.

      – Чуток кисловатое, но для завтрака сгодится вполне, – ответил Убожка, не глядя на него.

      Она улыбнулась и, повернувшись к официанту, произнесла:

      – Это ни в коем случае не критика. Так что прошу вас, вы можете спокойно разливать вино по бокалам.

      Убожка смотрел в окно, прихлебывая вино, она ела яичницу, время от времени бросая на него взгляды, – она все не могла решить, сколько ему может быть лет. У него был красивый профиль: очень мужские, крупные и мощные, черты лица, небольшой нос, маленькие уши, широкие полные губы. Очень длинные темные ресницы. Сейчас, когда свет из окна падал ему на лицо, глаза его казались зелено-голубыми. Если постричь ему волосы и сбрить эту растрепанную, редкую бороденку – можно было бы сказать, что он красивый. Руки у него были ужасные – все в царапинах и язвах. Грубо обгрызенные ногти, а кожа на подушечках пальцев пожелтела, местами даже отдавала в бронзу.

      – Слушай, Мариан, сколько тебе лет? – наконец решила она спросить напрямую.

      Он взглянул на нее так, будто она разбудила его от крепкого, глубокого сна. Потянулся к рюмке с водкой.

      – Когда Юльча умерла, мне было сорок пять, – ответил он и опрокинул рюмку в рот.

      Она опустила вилку на тарелку, вытерла рот салфеткой и сложила руки на коленях.

      – А когда это было?

      – Десять лет и два месяца уж будет…

      Официантка принесла тарелку.

      Убожка посыпал яичницу зеленым луком и начал жадно есть.

      – Расскажешь мне об этом? – спросила она.

      – Нет.

      – А про деда Стефана закончишь рассказ?

      – Да. А на чем мы там, барышня, остановились? А то я уж запамятовал.

      – Мы остановились на грусти бабушки Матильды.

      – А, ну да. Матильда на самом деле семье-то не рассказывала, почему ей так грустно. Это уже перед самой смертью она призналась моему отцу, своему сыну, Роману. Так как дед Стефан на него рукой махнул и отцовского своего отношения никак не проявлял, то бабушка Матильда хотела как-то это хоть немножко исправить. И когда умирала, в комнату свою и к смертному своему одру Стефана вообще не позвала, а только Романа. И тогда ему призналась, что мужа как-то вот так потеряла, считай, из-за этой Драбиновской. Что непонятно, почему и как это случилось, а уж он был не совсем ее, не совсем.

      – Потому что женщина ведь всегда знает, когда мужчина полностью ей принадлежит, а когда нет, правда, ведь, барышня? – спросил он.

      – Правда. Знает. Убожка, можно тебя кое о чем попросить? Ты не мог бы перестать называть меня барышней? Я себя как-то неуютно чувствую, как будто из другой эпохи. Как какая-нибудь героиня сказки. Меня зовут Юстина. Запомнишь?

      – Само собой. Хотя