Избранное. Сборник. Альберт Светлов

миры?

      Превратиться в машину,

      Подобную тем, с кем свела нелёгкая?

      Овладеть специальностью мародёра,

      Грифа,

      Падальщика,

      Жирующего среди чумы,

      Наслаждающегося чужой бедой?

      Или сохранить искру жизни,

      Лепесток любви,

      Микрон совести?

      Для чего?

      Для кого?

      Не отыскать опоры

      Вне самого себя,

      И нет смысла в бытии,

      Кроме избранных ориентиров.

      Со ступеньки на ступеньку…

      Метр за метром…

      Год за годом…

      На Монфокон,

      На Гревскую площадь,

      На лобное место…

      И подчас не хватает сил быть человеком,

      И случается, пропадает страх перед бездной…

      Вдох-выдох…

      Ещё жив?

      Или это снится?

      Но и во сне я один,

      А не в числе мразей,

      Пирующих на свежем пепелище.

      12 (роман «Перекрёстки детства»)

      «Мёртвым не всё равно, если речь идёт о той памяти, что они о себе оставляют. Каждому хочется, чтобы после смерти его запомнили не таким, каким он был, а таким, каким мечтал быть»

      Доктор Франкенштейн.

      Справа от библиотеки располагался кабинет арифметики…. Тпруууу, кони привередливые! Не гоните, судари мои! Тут безотлагательно следует внести ясность, упомянув, что алгебру и геометрию я ненавидел всеми фибрами души и панически боялся, аж похлеще высоты. Великие математики, от Пифагора до Лобачевского, строго взирали с портретов на мои мучения, но исправить ничего не могли. Свою роль сыграла и прогрессирующая миопия. Я не видел полностью материала, при объяснении выводимого преподавателем на доске, хотя и занимал первую парту. Поэтому, продвигаясь тропой дремучей и лесной, не разумел в полном объёме, о чём шла речь. Задания контрольных работ, и те я шёпотом, обезьяньими ужимками и подмигиваниями выпытывал у соседа, а драгоценные минуты уходили. Оставалось – списывать у Панчо. Благо, он корпел над самостоятельными позади меня, а иногда и рядом, и в теоремах, вычислениях, молях, тангенсах, котангенсах и прочей тёмной непролазной чаще разбирался, дай Бог каждому. Кстати, зрение у Панчо тоже ушло в минус от беспрерывного чтения, ему также прописали очки.

      Невероятно, после экзаменов мне случайно попалось в руки пособие поступающим в вузы, «Алгебра и начала анализа», 1976 года издания, уже с пожелтелыми страницами и потрёпанной обложкой. И вот я решил, маясь перед вёдреным закатом бездельем, поразмяться, полистать учебник, потренироваться. Сколь велико было моё удивление, когда я обнаружил, что не только усваиваю излагаемое в книге, но и в состоянии решать задачи, предназначенные контролировать усвоение формул.

      Стёклышки я заработал ещё в младшей школе. Мама возила меня с направлением местного эскулапа в город, в детскую клинику, на приём к офтальмологу. Сельский доктор не знала толком, что предпринять дальше, почему—то сомневалась в диагнозе и нуждалась в его подтверждении. В результате январской поездки в Тачанск меня поставили на учёт и даже обронили фразу об операции. И, естественно,