Избранное. Сборник. Альберт Светлов

я борюсь,

      И моя кровь не вода.

      Моя кровь не вода.

      Глаза неба-

      Белоснежные облака в прохладной бирюзе.

      И ни малейшего следа Бога

      Среди пёрышек в синеве.

      Глаза неба-

      Белоснежные облака в прохладной бирюзе.

      И ни малейшего следа Бога

      Среди пёрышек в синеве.

      03 (роман «Перекрёстки детства»)

      «Дорогой друг, я теперь очень мало сплю. Во сне приходиться отвечать на вопросы, которых я стараюсь избегать, бодрствуя»

      Маркиз де Норпуа «Письма»

      Детство, да и вся моя последующая жизнь неразрывно связана с местностью, где я провёл свои первые семнадцать лет. И хотя потом я уехал в город, возвращался в родную деревушку редко и неохотно, но смог заново обрести её уже тогда, когда будущее утекало сквозь пальцы, а дни с каждым прожитым месяцем неслись стремительнее, напоминая реку, катящую меж заливных сочных лугов, важно нёсшую вперёд, в неведомое, отражающиеся в ней облака, набирающую на перекатах невероятную скорость, дробящуюся, рассыпающуюся отдельными струями, хлёстко бьющими по стопам путника. И качался в мёртвой воде звездопад… Открытие это, в некоторой степени, помогло мне вернуть то, чего я был лишён многие годы, чего не хватало, и к чему я бессознательно тянулся. Тянулся, высматривал, и не находил, ибо слишком поздно осознал, что в молодости человек так же одинок, как и в старости, несмотря на наличие рядом людей, называющих себя друзьями. «Я один. Всё тонет в фарисействе». Попытка преодолеть неизбывное одиночество в юности приводит к поискам любимой женщины, которой не страшно признаться в том, чем не поделишься с другими, рискуя обнаружить в её широко раскрытых глазах недоумение и непонимание; а на закате – к стремлению отыскать кого—то готового внимать тебе, и пусть, даже, элементарно, сделать вид, будто услышал твои откровения. Однако, по недоумённому пожатию плечами, по чуть дрогнувшим в сардонической улыбке уголкам плохо пробритых губ невольного собеседника, становится ясно: с возрастом ты не только не обрёл искомого, но и растерял найденное. И поэтому, остаётся лишь молча умирать. Не потому, что нечего сказать, а ведь, большинству тривиально нечего сказать, а просто оттого, что сказать некому. Некому из тех, кто в состоянии продегустировать шабли́ со льдом.

      Порой я сомневаюсь, существуют ли они вообще.

      Соната Вентейля (сб. «Без раскаяния»)

      Ты приснилась мне пристроившейся мимоходом за скуластым роялем,

      С остро отточенным непоседливым карандашиком за ушком.

      На твоём безымянном пальчике, отмеченном чернилами с оброненного Цветаевой пера

      В свете софитов тускло поблёскивала паутинка обручального колечка,

      Подаренного восторженным поклонником двадцать лет назад.

      А за моим ухом торчала мятая кубинская сигарета «Лигерос»

      С ленточным фильтром,

      Привезённая в надорванной пачке с золотистым корабликом

      Из белых ночей перестроечно—бурлящего пенного Питера,

      И карман твидового пиджака жгла фляжка с армянским коньяком.

      Оглядывая пустой зал, ты кидала мне:

      «Не уходи,