Наследница по кривой. Нинель Лав

и не желающей ни с кем делиться своей находкой. А всё из-за того, что не сказала она родным о неожиданно свалившемся на её голову наследстве…

      – Поеду ка я домой, – вслух произнесла Кира, с сожаленьем отворачиваясь от завораживающей розово-бирюзовой красоты, пробивающейся сквозь наползающие со всех сторон мохнатые дождевые тучи.

      Ещё вчера, провожая мужа в очередную командировку, она была добропорядочной домохозяйкой бальзаковского возраста с двумя почти взрослыми дочерями, а сегодня стала в собственных глазах закоренелой преступницей.

      Как могла она пойти на такой обман?!

      Она! Презирающая ложь и сплетни!

      Она! Всем жертвующая ради семейного благополучия!

      Охо-хох…

      Отвернувшись от окна, Кира немного повздыхала, покачала головой, отвечая на вновь и вновь возникающие в голове вопросы, и крепко сжала кулаки.

      Нет! Нельзя слушать глупое сердце!

      Надо заставить его замолчать!

      Замолчать, успокоиться и попытаться всё же понять, почему после пятнадцати лет забвения Павел Шубин – её бывший жених неожиданно вспомнил о её существовании и, главное, оставил имущество своей далеко не бедной семьи именно ей.

      Полученное наследство очень напоминало «бесплатный сыр» в мышеловке, а, как известно, поедание этого «бесплатного» сыра, вроде бы ничейного и от этого еще более соблазнительного, ничем хорошим для поедателя не заканчивается!

      Кира была далеко не глупой женщиной, чтобы сразу же поверить в первое пришедшее на ум объяснение возникшей ситуации: в запоздалое раскаяние бывшего возлюбленного, исчезнувшего на следующий день после подачи заявления в ЗАГС, и в его искреннее, но такое же запоздалое, желание загладить перед ней свою вину. Столь щедрый «подарок» от человека из прошлого вызывал много вопросов и ещё больше сомнений, но встать в позу обиженной женщины и отказаться от многомиллионного состояния семьи Шубиных Кира просто не смогла.

      Не смогла, конечно же, из меркантильных интересов – желания обеспечить безбедное будущее своим дочерям в данный момент было куда важнее её собственной обиды и гордости! А Кира была очень гордой… Решение далось ей с большим трудом.

      Солнце последний раз полыхнуло за окном багряно-желтым светом, позолотило бока и тяжёлое брюхо особенно назойливой тучи, и, запутавшись в рыхлом, сером преддождевом мареве, погасло. Тёмная, пузатая громадина ещё какое-то время светилась изнутри, розовела на глазах, наползая на остатки красного неба, пока не слилась с другими хищными, мрачными тучами и не растворилась в тусклой дождевой хмари.

      В комнате потемнело…

      На душе у Киры стало совсем уныло, и, чтобы хоть на время заглушить муки совести, она быстро засобиралась домой. Вышла в прихожую, взяла с тумбочки у двери сумку, поискала глазами свой большой красный в белый горошек зонт и впервые за весь этот напряжённый, суматошный день обрадовалась – зонта нигде не было.

      Модный зонт-трость ей ужасно не нравился. Он вечно мешался в руках, цеплялся за ноги (за её собственные и ни в чём не повинных прохожих), забывался в самых неподходящих местах, и приходилось тратить уйму времени на его поиски, нервничать и мысленно ругать его дарителя. И всё же Кира терпеливо носила с собой это неудобное «страшилище» – вид висящего в шкафу подарка очень расстраивал её мужа.

      Сунув ноги в промокшие туфли, Кира поморщилась от холода и сразу же вспомнила, где оставила злосчастный зонт. Вздыхая, она вышла на лестничную площадку и посмотрела по сторонам двери – именно там она его и забыла; зонт, как всегда, мешался – в данном случае мешал затяжной борьбе с капризным дверным замком чужой, ах простите, теперь уже своей, квартиры. Посмотрела и искренне удивилась – зонта за дверью не было.

      «– Сперли, – прокомментировал ситуацию внутренний голос Киры и по-стариковски посетовал (парадоксально, но её внутренний голос был мужского рода): – Ну, что за люди пошли – ничего за дверью без присмотра нельзя оставить, тут же ноги приделают…»

      Улыбнувшись ворчанию внутреннего голоса и неожиданной потери (пропажа зонта её нисколько не огорчила), Кира закрыла железную дверь квартиры на оба замка, спрятала увесистую связку ключей в замшевый чехольчик и, по привычке сунув её в карман летнего пиджака, не спеша, стала спускаться по лестнице.

      Покинув «чужую» квартиру, Кира почувствовала себя значительно лучше – угрызения совести поутихли, и через несколько секунд мысли её уже витали далеко от этого старого, невзрачного на вид трёхэтажного дома, от широкой, когда-то по-царски парадной, мраморной лестницы с выщербленными ступенями и витыми погнутыми перилами, от расслабляющей приглушённой тишины и сумрачной прохлады незнакомого подъезда. Кира уже ясно представляла себе, как сядет в свою старенькую, раздолбанную машинку, скинет промокшие туфли, натянет на озябшие ноги толстые махровые носки, лежащие в бардачке (на всякий случай) и на время забудет об этой чужой неприветливой квартире, да и вообще о наследстве; как приедет к себе на крошечную шестисоточную дачку под Солнечногорском и, наконец-то, почувствует себя дома; представляла как обрадуются