Мой телефон 03. Мария Ким

глаза уставшего старика. Задержка развития. ДЦП.

      – Маме больно? Мама заболела?

      – Мальчик, принеси стакан воды. Хотя нет, куда тебе. Сиди тут!

      – В больницу поедете? Ребенка есть с кем оставить?

      – Да, соседка. Или муж.

      – Плохо за тобой муж следит.

      – Он только бьет, какое там. Родила вот чудовище!

      – Мам, я буду скучать!

      Женщина вздрагивает.

      – Молчи! Что за рвань на тебе опять, почему не говоришь матери, что оборвался? Ты вообще что сегодня ел? – И захромала на кухню, подволакивая сведенную ногу.

      Солнце, выглянув на полчаса, снова занавесилось дождем.

      – Внимательнее! Быстрее! Точнее! – Айна все еще злится. – На вот, во дворе надергала, – протягивает три полузрелые сливы.

      Мы не имеем права на ошибку, и это не мешает нам регулярно ошибаться.

* * *

      В квартире запах запущенности и небрежности, запахи нищеты и боли. Включаю свет, по углам разбегаются тараканы. Их необыкновенно много, шагу нельзя ступить, чтобы кого-то не раздавить. Хозяин покрыт бородавками от кончиков пальцев до макушки, уродливые кисты размером с куриное яйцо свисают с локтей.

      – Что за папилломы?

      – Нейрофиброматоз.

      – Повод вызова?

      – Потеря речи, спутанность сознания… Уже три дня.

      Логика наших граждан неуловима и прозрачна. Ждать три дня, чтобы вызвать скорую.

      «Общемозговые симптомы, но острого ничего нет, и анамнез. Опухоль?» В больнице исключают инсульт, находят новообразование. Больного отправляют домой – онкологией экстренные службы не занимаются. Рассматриваю снимок. Неоперабельно. Ищу в себе хоть какие-то эмоции. Пусто. Жалости нет, да и бог с ней. А сострадание? Авиценна говорит, сострадать надо и любить больного. Я не умею. Не знаю, как это делается.

      Чем ближе утро, тем более странные сны видят люди.

      Ночная подстанция похожа на казарму, полупустую после какой-то особо кровопролитной войны. На расставленных по углам фельдшерской диванчиках свернулись неподвижные тела. Их невозможно разбудить случайным столкновением с мебелью или пожарной сиреной. Они поднимутся, когда услышат свою фамилию по селектору, и, даже не пытаясь проснуться, отправятся на ночную прогулку по насквозь больному городу. В темноте на полутонах переругиваются планшеты; вибрируют и пищат, подзаряжаясь, кардиографы и дефибрилляторы. Техника никогда не спит, но, в отличие от людей, чинить сама себя не умеет. Ровно в 3 селектор оживает, и диспетчер неумолимо называет фамилии одну за другой: «67 на вызов, 13 на вызов, 9 на вызов». Тела поднимаются синхронно, их взгляды полны ненависти.

      – Они там по будильнику болеют, что ли? – риторически вопрошает фельдшер Хольцман в безразмерной «скоропомощной» куртке.

      – Ущербные часов не наблюдают… Мы сейчас к менту катались. Температуры нет, горлышко болит, от госпитализации отказ.

      – Пристрелить из табельного оружия! – назначает лечение Хольцман и отправляется на пост.

      С 2 до 5 ночи спят инсультники, сердечники, гипертоники