Родовое проклятие. Ирина Щеглова

так вот, дед не дремал, он тыкал своей стариковской клюкой в медленно выздоравливавшего зятя, благо до скамьи, на которой лежал болящий – рукой подать. И парень спешно поднимался и лез в подпол, откуда порой не выходил по нескольку дней.

      А потом молчаливая Дора носила взятку в сельсовет, (припрятанные дедом золотые червонцы). Все тихо проходило, в таком деле болтать не выгодно было, никому.

      Так и выжили.

      Муж Доре справный попался: работящий, почти не пьющий, грамотный. Дом поставили на месте прежней избенки не как у всех, а двухэтажный, прежде не видывали односельчане таких крестьянских домов. Правда, дом только после войны построили, когда уже Сталина не стало.

      А перед войной Дора с мужем двух сыночков прижила, почти погодков, вот младшенький – Виталий и стал отцом моего Сергея, названного в честь деда. Выходит, что Сергей внук графский и купеческий.

      Сергей был совсем маленьким, когда дед умер, он едва помнит его. Только, говорит, больно злой дед был до женского пола. За неделю до смерти к соседке бегал огородами, чтоб значит, по-тихому. Дора уже и ругаться устала, только стыдилась возраста, да дивилась, как можно при такой болезни (ведь муж от рака умер), быть таким неуемным.

      Нам – детям и внукам почти ничего не рассказывали. Те крохи и крупицы, что удавалось выведать у стариков, прочно оседали в памяти, наслаивались, выстраиваясь в произвольный рисунок жизни, больше похожей на легенду, чем на реальность. Только со временем, становясь старше, я научилась понимать и чувствовать причину, которая заставляла молчать моих дедов и бабушек. Они хотели, чтобы мы были счастливее их. Они думали, что лишая нас знания о трагедиях прошлого, смогут создать нам безоблачное будущее. Бедные старики!

      6

      Тогда в Доме не было призраков, а были живы дед, бабушка, Бобик-Мухтар и кошка Мурка. Селились и бесстрашные мыши, разных цветов. Я встречала и привычно-серых, и белых, и черных, и пятнистых. Мурка исправно ловила их, но мыши продолжали плодиться, и все это сосуществовало в какой-то, казалось, вечной гармонии.

      Мурка учила меня ловить мышей. То есть, в то короткое время, когда прежние котята уже вырастали, а новые еще не появились, и Мурка не была занята обучением своих питомцев, она переключалась на человеческого детеныша.

      Мы сидели с ней в сенях на теплом полу и занимались…

      Мурка поймала мышь, принесла ее полуживую от страха и боли и, растянувшись крупным, натруженным телом рядом со мной, лениво гоняла жертву от лапы к лапе.

      Я ела редиску, по обыкновению положив несколько крупных бордовых шариков в блюдце с солью и подсолнечным маслом. Ничего нет вкуснее – вот так есть редиску, только что сорванную с грядки и помытую бабушкой, с мокрыми еще бочками, облепленными кристалликами крупной соли и жирными от масла. Она даже пахла как-то по-особому: семечками, летом, солнцем и резкой свежестью.

      Сначала надо лизнуть соленый, масляный бочок, на языке останется несколько крупинок соли, потом куснуть саму редиску, смешивая во рту хрустящую