Да. Нет. Не знаю. Татьяна Булатова

бесит, дитя мое? – поднимал брови Одобеску и готовил аргументы.

      – Он ниже меня на голову.

      – В нашем роду все женщины на голову выше своих мужей. Это не новость. Это дань традиции.

      – Но ты же высокий, – парировала отцу Аурика.

      – Ошибка природы, я уже объяснял. Да и потом, кроме моего отца, никто не пытался жениться на родственницах.

      – Ну и что? Представляешь, как мы смотримся?

      – Меня лично не смущает. Низкорослый мужчина преумножает красоту своей женщины. Это общеизвестный факт. Твоя красота столь ослепительна, что небольшие погрешности во внешности партнера ей точно не помешают.

      – А с чего ты вообще решил, что я хочу замуж? Ты что? Хочешь от меня избавиться?

      – Упаси бог, Золотинка. Будь моя воля, я превратил бы тебя в камень и водрузил бы его на своем ночном столике.

      – Ага, – смеялась Аурика, – а Глаша бы смахивала с него пыль и клала бы к его подножию лютики.

      – Никаких лютиков, – вступал в игру Георгий Константинович. – Только лилии!

      – Папа, ну хватит дурачиться. Я все поняла. Ты не хочешь, чтобы я выходила замуж!

      – Ты меня разгадала! – хватался за голову Одобеску и одним глазом подмигивал Глаше. – Но все-таки я не стал бы с такой категоричностью отказывать небезызвестному молодому человеку.

      Аурика собралась было вновь завести свою привычную песню о том, что Коротич – дурак, но вовремя спохватилась и выложила следующий аргумент:

      – Между прочим, твой Миша просто мой товарищ. У него вообще в голове, кроме математических формул, ничего не задерживается. Он даже в кино о своей математике думает. Да он вообще в мою сторону не смотрит. Когда девушка нравится, ведут себя по-другому.

      Георгию Константиновичу хотелось спросить: «Как Масляницын?», но вместо этого серьезно произнес:

      – Аурика Георгиевна, не путайте робость с сухостью, а скромность с глупостью.

      – Хороший мальчик, – осмелилась вставить Глаша и тут же опустила голову.

      – Вот и выходи за него замуж! – захохотала Аурика. – Если он, конечно, не против.

      – Место занято, – фривольно заявил Одобеску, нахмурив брови.

      – Хватит, – оборвала развеселившегося отца дочь. – И так тошно…

      Тошно было не только Аурике, но и Мише, трясшемуся в сидячем вагоне поезда Москва – Ленинград и в сотый раз перечитывавшему скупой текст телеграммы: «скончался», «соболезнования», «коллеги».

      Город встретил Михаила Кондратьевича дождем, но в этом не было ничего особенного: Ленинград есть Ленинград. Не привыкать. В квартире – соседи, коллеги отца и ни одного студента. «Они его не любили», – догадался Миша, не отрываясь глядя на портрет в траурной рамке. Знакомое недовольное выражение лица. Строгий взгляд. Перерезавшая высокий лоб глубокая морщина. В гробу лежит другой человек. Спокойный и свободный.

      – Сердце, – вздыхали присутствующие и торопились лично принести