Парк Пермского периода. Татьяна Александровна Яшина

свой пиджак.

      – Куда делся? – вопрошал Андрей, придирчиво разглядывая копошащихся вокруг людей. – Ты ночью не выходил?

      – Нет, – сказал Прошка. Вспомнил, как во сне оставил пиджачок на теплом песке, но рассказать об этом побоялся.

      Потом тоже побоялся, уж больно злой ходил Андрей – в день зарплаты Артемий Силыч выдал жалованья вполовину меньше.

      – Скважина мелеет, – объяснил. – Пока на половинном окладе.

      – Кому не нравится – на выход, – хмуро пробасил Иван из-за плеча хозяина.

      Прошку это не касалось – жалованья он за полгода работы еще не видел.

      Сначала возмещал отцовы долги – через четыре месяца Артемий Силыч важно сказал, что шесть рублей Прошка отработал:

      – У меня все честно, бумажка к бумажке! – пыхтел хозяин, открывая ящик стола и вынимая лист гербовой бумаги, на котором Прошка после похорон отца писал под диктовку: «Обязуюсь отдать долг…»

      – Благодарствую, Артемий Силыч, – поклонился Прошка, бережно принимая листок.

      – Не забудь – еще десять рублей ты мне должен! – заявил тот и показал еще одну Прошкину расписку.

      Прошка хотел сказать, что постарается поскорей, но не смог – закашлялся.

      Отработать получилось быстрее – всего через два месяца он получил и вторую бумагу. Но вот обносился Прошка к тому времени – хуже нищего! Белье истлело, оброс, как дьякон, хоть косу заплетай, в бане не был…

      – Ну держи рубль на баню! – захохотал хозяин, когда Прошка слезливо попросил о займе. – Пар костей не ломит!

      Прошка думал, что из-за рубля Артемий Силыч не станет разводить канитель с распиской, но не тут-то было! «Обязуюсь… движимым и недвижимым имуществом…» – выводил Прошка отвыкшей от пера рукой. Хозяин внимательно прочитал, кивнул и спрятал под ключ.

      Выходя из бани, Прошка блаженствовал. Хотелось увидеть Андрея, но тот уже два дня не появлялся, сказавшись больным.

      Андрей вернулся назавтра, похудевший и злой.

      – В воскресенье у нашего Силыча в гостях будет начальник жандармского управления, – тихо сказал он Прошке в минутку перерыва между партиями соли на цырене. Высохшую сгрузили в мешки, а новый рассол лился чуть не по капле – скважина на глазах пустела.

      – И что? Что, Андрей? – прошептал Прошка, уже чуя неладное.

      – А то. Подорву его к чертовой матери! – сплюнул Андрей под ноги помертвевшему Прошке.

      – Как… подорвешь? – прошептал Прошка. – Чем?

      – Чем-чем. Бомбой! – оскалился Андрей. – И так его земля лишний год носит, уже черти на том свете заждались. Лишь бы через оцепление прорваться.

      – Какое оцепление?

      – Жандармское, – сквозь зубы пояснил Андрей. – Жандармы своего охраняют. Боятся, что с ним, как с Богданвичем, что-нибудь случится.

      – А… за что ты его? – прошептал Прошка.

      – За что? – хмыкнул Андрей. – За Ленский расстрел – слышал о таком? На Ленских золотых приисках рабочие жалованья не получили – их расстреляли