Завистливые Боги. Виктор Лугинин

позор признан отсрочкой неминуемой гибели Красной Армии. И не имеет значения гибель миллионов солдат Вермахта. Неутомимые русские медведи, способные не только выживать, но и сражаться в жестоких морозах внушали Гансу ужас. Слава богу, что он остался в тылу.

      Задумавшись, он чуть не врезался в спину женщины, застывшей на месте. Густав громко закричал, тыча «маузер» в лицо еврея:

      – Чего встал, рот разинул? Шевелись!

      Но евреи не двигались с места.

      Ганс прошёл вперёд, пытаясь рассмотреть, в чём причина заминки. Вздрогнул, едва не выронив винтовку. Возле двери, ведущей в западное крыло здания, натекла кровь. Рядом валялся кусок ткани, вырванная с одежды остроконечная звезда, которой помечались евреи.

      – Вы ведёте нас на казнь? – спросила женщина. – Могли бы просто пристрелить. Зачем эти мучения?

      Ганс прикусил губу. Осмотрел пленных – всех уже переодели в полосатые робы, пока без обозначений и номеров. Присвоят, когда вывезут в лагерь. Худые, измождённые лица: бледная кожа словно резиной натянута на лысые головы. Женщина казалась молодой, но долгое пребывание в гетто состарило её, измучило до невозможности. Морщинки покрывали некогда прекрасное лицо, под глазом светился свежий синяк. Какие у неё были волосы? Каштановые, светлые или тёмные? Поди угадай теперь.

      Густав взвёл курок на винтовке. В глазах появился злобный огонёк. Размахнулся прикладом и ударил старого еврея в живот.

      – Штандартенфюрер Копс ожидает ваши тушки прямо сейчас! – захлёбываясь слюной, заорал Густав. – Решайте – либо идёте добровольно, либо под пинками. Сечёшь, Авраам?..

      – Изверги, – бросила женщина и плюнула на сапоги Ганса. – Вы все будете гореть…

      – Лучше выполняй приказ, – прервал Ганс, чувствуя, как горят щёки. – Густав, а ты не переусердствуй!

      – А ты мне кто? Командир? – вспыхнул солдат. – Или сочувствуешь жидам?

      – Не твоё дело, – буркнул Ганс. – Топай, давай!

      – Так и знал, – фыркнул Густав. – То-то рожа у тебя хитрая, евреи в роду, да? А если скажу штандартенфюреру?

      Ганс сжал кулак и приподнял дуло винтовки.

      – Свои теории абсурдные, держи при себе, – сказал он. – Эй, перекур окончен! Пошли!

      Густав молча повернулся и открыл дверь.

      Евреи последовали за ним, бросая на Ганса недоуменные взгляды. Не часто приходилось слышать от немцев защиту в свой адрес.

      В западном крыле дышалось легче, за счёт распахнутых настежь окон. Весеннее солнце отбрасывало блики на множество дверей, ведущих в классы. Кровь разбрызгана и здесь – небольшие потёки, засохшие и чёрные. Ганс слышал, что трупы сваливали в подвале, где сжигали в доменной печи, обогревавшей школу зимой.

      Они подошли к крайней двери, располагавшейся недалеко от лестницы. Густав постучал и вытянулся по струнке, ожидая ответа.

      – Войдите! – громкий бас Копса разнёсся по коридору.

      Густав схватился за ручку и рванул дверь на себя.