Инстинкт просвещения. Елена Пестерева

(благо, он цвел недолго и вот уж отцветает). Язык есть средство коммуникации. И поэтический язык тоже. Метафора уместна, если облегчает понимание, если иначе мысль выразить никак невозможно, – а теперь она большей частью служит лишней, утомительной красотой. Лирическое высказывание рассчитывает на слушателя. Говорящий всегда рассчитывает быть услышанным, сколько бы поэты ни убеждали самих себя, что могут десятилетиями писать в стол, что не имеют необходимости в реципиенте, что сомнамбулическое бормотание сродни бредовому (бредовое – в буквальном понимании, – кстати сказать, тоже нуждается в слушателе).

      Словом, я знаю, что литераторы хотят быть услышанными и понятыми. И от этого, мне кажется, столько гнева, обид, боли, прочих форм фрустрации: редакция не опубликовала, издательство отказало, фестиваль не оплатил дорогу, на юбилейный вечер не позвали, слишком мало критиков высказались о книге, слишком мало лайков. Вопрос «Кто ваша целевая аудитория» звучит маркетингово и комично, но я могу переформулировать: «Папа, а ты с кем сейчас разговаривал?»

      Мне кажется – мне не кажется, я совершенно уверена в этом, это просто такая осторожная форма преподнесения мысли, – что жажда говорить и заявлять о себе, жажда быть выслушанным и верно понятым, жажда получить на свое высказывание внятный, адекватный, заинтересованный ответ должна удовлетворяться у психотерапевта. Психотерапевты тоже люди и могут часть богатого разнообразного внутреннего мира рекомендовать отдавать бумаге – метод безотказный и бесплатный. Но к литературе все это отношения не имеет.

      И мне с некоторых пор не ясно, что же тогда имеет. Художественная литература ничему не учит – и хорошо. Она не рождает новых идей – философия прекрасно справляется без нее. Она не должна служить формой опосредованного контакта – психотерапия делает это в разы эффективнее и красивее. Рефлексии над недавним прошлым литературе тоже ни к чему – у историков получится лучше. Долгое время мне нравилась мысль, что стихи – это форма молитвы и «писем Богу». Нравилась ровно до тех пор, пока я не стала считать, что Богу совершенно не обязательно писать «в столбик» и что ни есть – все форма молитвы.

      Художественная литература все еще есть. Но уже немножко как бардовская песня: трогательный рудимент. Видеть ее в этом качестве грустно и неловко. И меньше всего я хотела бы, чтобы литература существовала как эстетская поделка.

      В результате я не знаю, зачем она в сегодняшнем дне.

      Мне, кроме того, странно не видеть об этом никакой критики. То, что я читала – может, это я такая невезучая, – коротко сводится к двум мнениям. Первое – обиженное с элементами насилия: они нас не читают, тиражи наши падают, где наши стадионы, вот олухи, куда смотрит правительство, куда катится мир. Второе – обиженное с элементами гордыни: литература – удел немногих, поэзия – для избранных, уйдемте и плотнее задернем шторы. Второе мне чуть ближе. Мне стали нравиться маленькие фестивальчики по признаку дружбы и частной нежности, маленькие издательства на коленке, маленькие