Кировская весна 1936-1937. Дмитрий Ю

себе подобрал, он сказался больным и, как говорят, сунул два пальца в рот, чтобы вырвало.

      Когда он вышел, из шеренг послышались крики:

      – Привет, дон Фаустино! Смотри, как бы тебя не стошнило!

      – Эй, дон Фаустино! Под обрывом тебя ждут хорошенькие девочки.

      – Дон Фаустино! Подожди минутку, сейчас мы приведем быка побольше того, что тебя напугал!

      А кто-то крикнул:

      – Эй, дон Фаустино! Ты когда-нибудь слышал, каково умирать?

      Дон Фаустино стоял в дверях Ратуши и все еще храбрился. У него еще не остыл задор, который побудил его вызваться идти следующим. Вот так же он вызвался участвовать в бое быков, так же вообразил, что может стать матадором-любителем. Теперь он воодушевился примером дона Рикардо и, стоя в дверях, приосанивался, храбрился и корчил презрительные гримасы. Но говорить он не мог.

      – Иди, дон Фаустино! – кричали ему. – Иди! Смотри, какой громадный бык тебя ждет!

      Дон Фаустино стоял, глядя на площадь, и все еще старался держаться молодцом, хотя время шло и путь ему был только один.

      – Дон Фаустино! – крикнул-кто-то. – Чего вы ждете, дон Фаустино?

      – Он ждет, когда его стошнит, – послышался ответ, и в шеренгах засмеялись.

      – Дон Фаустино, – крикнул какой-то крестьянин. – Ты не стесняйся – стошнит так стошнит, мы не взыщем.

      Тогда дон Фаустино обвел глазами шеренги и посмотрел через площадь, туда, где был обрыв, и, увидев этот обрыв и пустоту за ним, он быстро повернулся и юркнул в дверь Ратуши.

      Все захохотали, а кто-то закричал пронзительным голосом:

      – Куда же вы, дон Фаустино? Куда?

      – Пошел выблевываться, – крикнул другой, и все опять захохотали.

      И вот опять все увидели дона Фаустино, которого подталкивал сзади Пабло своим дробовиком. Весь его форс как рукой сняло. При виде людей, стоявших в шеренгах, он позабыл и свой форс, и свою осанку; он шел впереди, а Пабло сзади, и казалось, будто Пабло метет улицу, а дон Фаустино – мусор, который Пабло отбрасывает метлой. Дон Фаустино крестился и бормотал молитвы, а потом закрыл глаза руками и сошел по ступенькам на площадь.

      – Не трогайте его, – крикнул кто-то. – Пусть идет.

      И все поняли, и никто до него не дотронулся, а он шел между шеренгами, закрыв глаза дрожащими руками и беззвучно шевеля губами. Все молчали, и никто не трогал его. Но, дойдя до середины, он не смог идти дальше и упал на колени.

      Его и тут не ударили. Один крестьянин наклонился, помог ему подняться и сказал:

      – Вставай, дон Фаустино, не задерживайся. Быка еще нет.

      Дон Фаустино не мог идти сам, и тогда один крестьянин в черной блузе подхватил его под правую руку, а другой, тоже в черной блузе и пастушьих сапогах, подхватил под левую, и дон Фаустино шел между шеренгами, закрыв глаза и не переставая шевелить губами, а его прилизанные светлые волосы блестели на солнце, и крестьяне, мимо которых он шел, говорили: «Приятного аппетита, дон Фаустино», – или: «К вашим услугам, дон Фаустино!» – а один, тоже из незадачливых матадоров, сказал: