Стрекозка Горгона. Зимние квартиры. Елена Гостева

рубанув по куртке, не вошёл глубоко. Однако… серб в крови… Откуда? …Подняла глаза… Что за жуть!? Любомир, вцепившийся в плечо противника, перерезал ему горло, это кровь турка хлынула на него. …Голова с чёрными усами болтается сбоку, и серб выталкивает убитого из седла, но сзади над ним занёс саблю другой турок, промахнулся с первого раза, потому что конь под убитым хозяином, чуя на спине чужака, вертится, пытается встать на дыбы. …И тут ещё одна «птица» с криком «И-и-эх!» падает на добычу – на того, что хотел достать Любомира. Николай! Он ещё в прыжке рубит палашом по седоку, легко выпихивает того из седла, усаживается на коня, оглядывается, хватает первого подвернувшегося противника, выворачивает тому руку с ятаганом, подносит палаш к горлу. «О, хоть ты не режь голову, не надо!» – взмолилась про себя Таня. Безусый испуганный турок уже выронил клинок, не сопротивляется, и Николай, зажав левой рукой его шею, обратился в другую сторону: просвистел палашом, отбивая удар всадника сбоку от него. А Любомир всё ещё возится со своей жертвой. Сапоги всадника зацепились за стремена, падать под копыта безголовое тело не желает… наконец, неуклюже вываливается, сползает, голова, наполовину отделённая от туловища, напоследок блеснула белозубым оскалом… Таню чуть не стошнило от этой картины, в глазах помутилось. Как за последнюю соломинку, ухватилась за «Пелагеину» палку, и – помогло! Снова голова стала ясной.

      И… кажется, всё… Пока следила за Любомиром и Николаем, драгуны Алсуфьева расправились со всей прорвавшейся в это неглубокое дефиле группой осман. Обручев, подняв клинок, осматривает след крови на лезвии, с гордостью показывает Руперту, тот демонстрирует своё окровавленное оружие. С кем они бились, Таня и заметить не успела. Выстрелы уже не столь дружные, крики и топот откатываются, становятся тише… На этот узкий участок дороги ворвались десятка полтора самых отчаянных оттоманов, попав под перекрёстный огонь да палаши конных драгун, кто-то повернул назад и ускакал, а здесь целы лишь двое: тот, кого держит Николай, и один зажат между унтером и солдатом. Нет, вон ещё безоружный пугливо озирается, укрывшись от клинков под шеей лошади, и один выбитый из седла поднял голову, оглянулся, но тут же снова скрючился, вжимаясь в землю, – притворяется мёртвым.

      Всё перекрывает властный крик Лужницкого:

      – Отбой! – через минуту слышен его уже более спокойный, почти благодушный голос.– Довольно!

      Алсуфьев с восхищением уставился на Любомира, пытающегося усмирить храпящего, яростно косящего красными глазами турецкого жеребца:

      – А ты молодец! Молодец! Важную птицу завалил!

      Да, прыжок Николая был ловчее, изящней, зато Любомир поверг наземь неистового начальника неприятельского отряда. Серб зло сплюнул, брезгливо оглядел свою окровавленную одежду и хрипло произнёс:

      – Эти аяны и паши другого не заслуживают!

      А конь под ним всё ещё бунтует, он бы скинул незнакомого седока, но здесь, в тесноте, не хватает места для взбрыкиваний.

      Лужницкий требует:

      – Доложить