Сорок шесть. Владимир Евгеньевич Псарев

так считаешь?

      – Ну а что? Я через недельку выйду отсюда, найду какую-нибудь девственницу (как же уже тошнило это слово), и поживу до весны. И деньжата есть. А эти вон, мыши, – Антон махнул рукой в сторону коматозного, который уже перестал дергаться и снова уснул.

      – А ты чего чай-то не пьёшь?

      – Забыл, – честно признался Олег.

      На утро в отделении было какое-то необыкновенное оживление. Поступил новый пациент, на вид вполне адекватный. Поступил без бригады мордоворотов, без наряда полиции, а пришел сам. Перетер с главпсихтерапевтом и занял своё место в первой палате. Потом ходил по коридорам, посвистывал. В той же палате лежали наркоманы, загремевшие сюда на "ломке".

      – Огнем все горит, суставы вынимает, всех убить готов, себе брюхо вспороть, и прямо влить опиаты внутрь. Лить литрами, и умереть счастливым.

      – А тут как?

      – Тут другие плюшки. Но вообще, синтетика – это зло. Кожа не дышит.

      – Какая кожа?

      – Шуток не понимаешь что ли?

      – Нет, – хлопал глазами Олег.

      Новый пациент так никому особо и не представился, а кому представился – наверняка чужим именем.

      – Розыск пережидает, – подсказал Антон.

      – А так можно?

      – Ты в Люксембурге живёшь? Или в Нарнии?

      – В этой палате, – и он повесил голову.

      Новый день еще более серый. Кажется, с каждым днем все чернее и чернее, а скоро снег. Какой день по счету? Пятнадцатый? Двадцатый? Надо проверить по письмам. Господи, такие красивые конвертики, с маками. А марки какие!

      – Да, марки что надо, – прихлебнув, заметил Антон, явно подразумевая совсем другое.

      Опять читал письма, перекладывал с места на место, злился на то, что края у конвертов заминаются и засаливаются, как фотография матери того паренька, который с утра снова приходил.

      Первые несколько дней Олег вообще не помнил – просыпался вроде к завтраку, а попадал на ужин. Помнил только, что снились кошмары. Его взвод попадает в окружение и пацанов по одному "выстегивают" чечены, а ему – последнему – наживо снимают кожу. Один и тот же сон. Каждую ночь. А больше ничего не помнил. Потом стала приходить Настенька и дни как-то упорядочились. А отец долгое время не приходил. Потом пришел, они поругались, и на этом все.

      – Мать давно умерла?

      – Давно.

      – А отца любишь?

      – Он нас не любит.

      – Кого – вас? Мать же покойница, – не отставал Антон.

      – Нас с Настенькой.

      – Ну понятно, хлебай чай.

      Снова загнался на мысли о том, что забыл, как Ася выглядит. Закралось подозрение, что к нему ходит другая Настя. Нет – быть не может. Это его Настя, она его не бросила даже после такого. Зачем он ее резал? Всех жалко. Всех друзей жалко. Влада в особенности. Всегда ему завидовал, а Влад умер, да ещё и помучился перед смертью – потерял беременную возлюбленную. А Настенька вот жива. Теперь бы Влад мне завидовал.

      Дождь барабанил в окно второй час и сильно раздражал. После обеда снова играли в карты, и Олег снова всё проиграл.

      – Не грусти, братец, мы в «жисти»