Жизнь прекрасна, братец мой. Назым Хикмет

и погасло. «Потушил», – говорит парнишка. Женщина кричит: «Какое вам дело до чужой лампы?» – «Тут живут джинны», – говорит мальчик.

      Голоса снаружи умолкли. Ахмед встал, посмотрел наружу: никого нет, даже белье исчезло. Заткнул щели в двери газетной бумагой. Лег навзничь на койку. Тьма кромешная. Смерть – это даже не тьма. Не головная боль, не страхи, не судороги, не вой с текущей слюной и не выстрел Измаила. От этого нечто, которое даже не является кромешной тьмой, тоскливо. Смерть – это даже и не тоска, черт побери.

      Вернулся Измаил.

      – Они раскинули палатку слева, на склоне, – сказал он, – наверное, к утру уйдут. Зия был без ума от цыган. «Если б я не зарекся жениться, взял бы в жены цыганку», – говорил он.

      Поели они в хижине. Дверь открывать не стали. Измаил сказал:

      – Вот бы придумали пилюли какие-нибудь от этого бешенства, чтобы не нужны были уколы. Придумают. Увидишь, когда-нибудь придумают.

      – Мне придется проглотить пилюлю еще до того, как придумают, – сказал Ахмед. И не улыбнулся. Ему вдруг стало стыдно за то, что у вырвавшихся у него слов был двойной смысл.

      – Не болтай глупости, – сказал Измаил и посмотрел в сторону двери, наверное на черточки.

      – Четырнадцатая черточка, – сказал Ахмед.

      Где-то около полуночи Ахмеду померещилось, что в дверь стучат. Вскочив, он привстал на койке.

      Показалось.

      Ахмед потер лоб. Он смотрит на дверь хижины. Застукали нас, что ли? Он прислушался; только шум водокачки: шух-шух да шух-шух.

      …Я открыл дверь. 1921 год. Уже четыре дня и три ночи мы в Инеболу.[21] Слышу ропот волн Черного моря. Два человека в галифе и папахах стоят перед дверью нашего номера, и со спины их освещает керосиновая лампа, горящая дальше в коридоре.

      Сулейман и Тевфик привстали на кроватях.

      – Одевайтесь, господа.

      – Что происходит? – спрашивает Тевфик.

      – Собирайте ваши чемоданы.

      – И мне прикажете тоже? – спрашивает Сулейман.

      – Вы тоже.

      Темная комната едва освещается ночником.

      Тевфик поинтересовался:

      – А вы кто такие будете?

      – Мы из Айн-Пе.

      Айн-Пе: военная полиция.

      Один полицейский обратился ко мне:

      – А вы не беспокойтесь, бей-эфенди. Можете ложиться.

      Другой зажег керосиновую лампу.

      – Не шумите.

      Это он говорит не мне, а Тевфику и Сулейману.

      У Сулеймана тряслись руки, когда он собирал чемодан.

      – Завтра не выходите из номера, пока мы не приедем и вас не вызовем, – предупредили меня полицейские.

      – Хорошо, но…

      – Этих господ мы отправляем в Стамбул. На пароходе, через час. Доброй ночи.

      Все вышли. Я вдруг подумал, что даже не попрощался с Тевфиком и Сулейманом, и мне стало не по себе.

      …Четыре дня назад мой дед пошел на утренний намаз в мечеть на юскюдарской пристани; Сулейман,

21

Инеболу – небольшой город в черноморском регионе на северо-западе Турции.