Девичьи сны (сборник). Евгений Войскунский

уехал на службу. У него была ночная служба, каждый вечер его увозила служебная «эмка».

      «Баку – тоже фронт»… Прошли еще годы, прежде чем я поняла зловещий смысл этих слов.

      В июне 44-го мы сдали выпускные экзамены. Странно было это: перестать ходить в школу. Еще более странным казалось, что наши мальчики как бы сразу перестали быть мальчиками и уходили в солдаты.

      И было у нас с Котиком объяснение.

      Как раз в тот день мы сдали последний выпускной экзамен – историю. И всей гурьбой пошли на Приморский бульвар. Это уже стало традицией: после экзамена, еще не остывшие, – на бульвар. А там – солнце и куцая тень от акаций, синяя вода с пятнами мазута, пламенеющие в клумбах олеандры. Близ парашютной вышки мы заняли боковую аллею, все скамейки, и был большой галдеж, смех – ну, как обычно.

      Я сразу заметила, еще когда вышли из школы, что Котик держится возле меня. Я была немного расстроена: на первые два вопроса – о восстании Пугачева и о первой русской революции – ответила правильно, а на третьем вопросе забыла одно из шести условий товарища Сталина. И получила «хорошо». Котик меня утешал: это же хорошо, что «хорошо»… Он-то, конечно, получил «отлично», у него отродясь других отметок не водилось.

      Мы резвились на бульваре, потом понемногу стали расходиться. Вдруг я обнаружила, что мы остались вдвоем с Котиком в совершенно безлюдной аллее. Все ребята как-то незаметно смылись, а мы, увлеченные разговором, сидели на скамейке под акациями, источающими сладковатый парфюмерный запах.

      – Мне пора домой, – сказала я.

      – Подожди, – сказал Котик. – Надо поговорить.

      – Мы уже поговорили. Мне уже все ясно – и про второй фронт, и про Польшу. Ты так хорошо объясняешь…

      – Твоя ирония неуместна. – Котик надулся.

      Я посмотрела на его лицо, обращенное ко мне в профиль. Линия лба и длинноватого носа у него была словно проведена по линейке. Красивая линия. В мягкой темно-каштановой шевелюре белели мелкие лепестки.

      – На тебя акация просыпалась.

      Я стала очищать его волосы от белых лепестков, но Котик вдруг схватил мою руку и впился в меня пылкими карими глазами.

      – Юля, я хочу тебе сказать… я ухожу на войну…

      – Знаю.

      – Мне в военкомате предложили идти в артиллерийское училище в Тбилиси, но я отказался.

      – Почему? По-моему, если кончить училище, то…

      – А по-моему, надо скорее на фронт, – отрезал он. – Пока буду в училище, война может кончиться. А я хочу хоть одного немца…

      Тут он осекся. Вспомнил, конечно, что у меня отец был немец.

      – Хоть одного фашиста, – поправился Котик. – Ты понимаешь?

      Я кивнула. И потихоньку потянула руку, которую он все держал в своей.

      – Юля, я тебя люблю…

      Он сказал это с какой-то отчаянной решимостью, но заметно понизив голос на слове «люблю». (Оно ведь трудно произносится.)

      Я молчала, наклонив голову. Сердце сильно билось. Мелькнула глупая мысль: вот, вот вам, Эльмира и все, все девчонки,