Повести. Senilia. Иван Тургенев

под ним: это ее любимое место. Представь мое изумление: Вера Николаевна до сих пор не прочла ни одного романа, ни одного стихотворения – словом, ни одного, как она выражается, выдуманного сочинения! Это непостижимое равнодушие к возвышеннейшим удовольствиям ума меня рассердило. В женщине умной и, сколько я могу судить, тонко чувствующей это просто непростительно.

      – Что же, – спросил я, – вы положили себе за правило никогда таких книг не читать?

      – Не пришлось, – отвечала она, – некогда было.

      – Некогда! Я удивляюсь! Хоть бы вы, – продолжал я, обратившись к Приимкову, – приохотили вашу жену.

      – Я с удовольствием… – начал было Приимков, но Вера Николаевна его перебила.

      – Не притворяйся: ты сам небольшой охотник до стихов.

      – До стихов, точно, – начал он, – я не очень; но романы, например…

      – Да что же вы делаете, чем вы занимаетесь по вечерам? – спросил я, – в карты играете?

      – Иногда играем, – отвечала она, – да мало ли есть чем заняться? Мы тоже читаем: есть хорошие сочинения, кроме стихов.

      – Что вы на стихи так нападаете?

      – Я на них не нападаю: я с детства привыкла не читать этих выдуманных сочинений; матушке так было угодно, а я чем больше живу, тем больше убеждаюсь в том, что все, что матушка ни делала, все, что она ни говорила, была правда, святая правда.

      – Ну, как вы хотите, а я с вами согласиться не могу: я убежден, что вы напрасно лишаете себя самого чистого, самого законного наслаждения. Ведь вы не отвергаете музыки, живописи: отчего же вы отвергаете поэзию?

      – Я ее не отвергаю: я до сих пор с ней не познакомилась – вот и все.

      – Так я возьмусь за это! Ведь ваша матушка не на всю жизнь запретила вам знакомство с произведениями изящной словесности?

      – Нет; как я вышла замуж, матушка сняла с меня всякое запрещение; мне самой в мысли не приходило читать… как вы это сказали?.. ну, словом, читать романы.

      Я с недоумением слушал Веру Николаевну: я этого не ожидал.

      Она смотрела на меня своим спокойным взором. Птицы так смотрят, когда не боятся.

      – Я вам принесу книгу! – воскликнул я. (У меня в голове мелькнул недавно мной прочтенный «Фауст».)

      Вера Николаевна тихонько вздохнула.

      – Это… это не будет Жорж Санд? – спросила она не без робости.

      – А! значит, вы слыхали о ней? Ну, хоть бы она, что же за беда?.. Нет, я вам принесу другого автора. Ведь вы по-немецки не забыли?

      – Нет, не забыла.

      – Она говорит, как немка, – подхватил Приимков.

      – Ну и прекрасно! Я вам принесу… да вот вы увидите, какую я вам удивительную вещь принесу.

      – Ну, хорошо, увижу. А теперь пойдемте в сад, а то Наташе на месте не сидится.

      Она надела круглую соломенную шляпу, детскую шляпу, точно такую же, какую надела ее дочь, только побольше немного, и мы отправились в сад. Я шел с ней рядом. На свежем воздухе, в тени высоких лип ее лицо мне показалось еще милее, особенно когда она слегка поворачивалась и закидывала голову,