Прозрачный дом. Алексей Левшин

чернильная, угол письменного стола,

      Человек перед ним – то ли Диккенс, а то ли… сутулится —

      что-то пишет, еще со вчерашнего что осталось, к чему еще

                                                                                         боль не прошла,

      Что вернулось:

      Треск обшивок каретных и радость базедовых лож,

      Цокот выстрелов, астра в петлице великого князя С.А. за

                                                                                    минуту до смерти,

      Креп, бурнус или гарус, стерляжьего воздуха дрожь,

      Голословный покой номеров меблированных имени Кая

                                                                                                и Герды —

      Все, чем стала она, золотая отчизна, блесна

      Устаревшего навзничь и чем-то богатого мира,

      Через опухоль памятников в черный глянец окна

      Возвращаться и тихо дрожать с половицами в области щелок

                                                                                                   и дырок,

      Вспоминать, как используют щелочь для добра-серебра,

      Знать, когда-нибудь эта умная жизнь возродится!..

      Удивляться, что малым голландцем природа прошла

      И оставила все, что полно даже в руки пока что не взятого

                                                                                                  смысла —

      Это Андерсен, это его утомленный разбор

      Дела, дела и дела, и заделанной страсти

      В мире, сиречь в душе. Это Чехов, забывший к несчастью

      Довершить только начатый о тишине разговор —

      О тишине человеческой масти.

      Это – помнивший и Самотеку с Тишинкой, и деревянный Щипок

      И по степени мылкости памяти – Бухару, Спас-Андронников

                                                                        и Редедю – Тарковский

      Сын сначала, а после отец. Это первый ледок

      на устах псалмопевца, Марину догнавший смертельный шнурок.

      Лед пробит, кто там в проруби – то ли Саул, то ль Иаков.

      Мир как тело, подробно ОБМЫТ И ОПЛАКАН —

      Кто там в проруби? – крохотный лик Пастернака

      И затылок отцовский.

      Как вязок ты воздух, московский!

      День приходит карябый, февральский, да винчьевский,

                                                       с вором Тишинским в подкладке —

      Это я умираю. Лития и дорога нагая – и лес в покатуху и

                                                                                      с ямой в начатке.

      Потому как пророк-говорок и овраг-добрый враг, гроб-сугроб

                                                           или волчья яма и тайная мама —

      Это столпотворение губ.

      Я забыл одного. Он был тоже упрямый.

      «Простите мне за молодость…»

      Простите мне за молодость —

      Она еще жива.

      Простите