Последнее купе. Андрей Воронин

седьмой.

      – Когда начались проблемы. с мочеиспусканием?

      – Сколько себя помнию, – сказал Жора. Он всегда так говорил.

      Врачиха опустила глаза, задышала. Смотрит. Жора уставился в потолок, стал считать мух на плафоне. Синие мухи, зеленые, серые, фиолетовые какие-то – штук двадцать, наверное, жирные, как боровы, сплошное сало, настоящие южнороссийские мухи, в Москве таких фиг где найдешь. Врачиха тем временем что-то спросила у Симоняна, тот ответил, засмеялся.

      – Присядьте на корточки, Пятаков.

      Жора присел.

      – Теперь встаньте, ноги вместе.

      Есть приказ.

      – Повернитесь на триста шестьдесят градусов.

      Никаких проблем, хоть на семьсот двадцать.

      – Хорошо. Можете надеть трусы, Пятаков.

      Невропатолог увлеченно покрывал медкарту своими каракулями, врачиха тоже что-то записывала в клеенчатую тетрадь. Вчера на ней было короткое «кока-кольное» платье, если бы муж не приперся так рано, она выпрыгнула бы из него в два счета, как виноградина из кожуры, оставалось только скомандовать: внимание, марш! А тут – кандидатская диссертация, встаньте, повернитесь, ноги вместе. Что ты, что ты.

      Симонян закончил писать, захлопнул медкарту и сказал:

      – Вот так, Пятаков. Подойдешь сейчас к своему военкому, к Рощину, он должен быть у себя.

      Жора оторопел. Он не понял. Стоп, стоп, вот этой фразы в сценарии быть не должно, он точно знал.

      – То есть как? Зачем к Рощину? И что мне ему сказать?

      Симонян повернулся к врачихе:

      – Как вы считаете, Мария Геннадьевна, что призывник Пятаков должен сказать своему военкому?

      Она опять покраснела, как редиска. Стрельнула глазами в стену, в дверь, в потолок. Потерла коленкой о коленку. Потом наклонила голову и впервые за все время улыбнулась:

      – Вы абсолютно здоровы, Пятаков. Поздравляю вас.

4.

      Подполковник Рощин пожал плечами.

      – Что я тебе могу сказать, Георгий? Ну, значит, здоров. Быть здоровым не вредно, это научный факт.

      Он достал из ящика стола кипу повесток и стал неторопливо тасовать их.

      – Так, Пятаков… Пятаков… Вот он, Пятаков Георгий Владимирович. Распишись-ка здесь. Семнадцатого июня встанешь пораньше, оденешься во все старенькое и в восемь ноль-ноль, как штык, явишься на призывной участок, Майская площадь, 3. Сам не придешь – приведут. Убежишь – найдут. Доказано наукой.

      Жора облизал пересохшие губы.

      – Но ведь отец это, заплатил вам. деньги.

      – Помню. Двадцать второго мая 1995-го, ровно три года тому назад. Шестьсот долларов ноль-ноль центов, как в аптеке. И я свое обещание сдержал: все эти три года ты болтался по городу, как дерьмо в проруби, а я тебя не трогал.

      Жора ничего не понимал.

      – Нет, он должен был принести деньги вчера вечером, девятьсот долларов, мы же договаривались!

      – Вчера вечером? – Рощин залез в стол, достал оттуда пожелтевший номер «Красной звезды», уткнулся носом в первую страницу. – Ничего