Последнее купе. Андрей Воронин

! Бегом!

      Жора помирал. Голова гудела, как трансформатор. Он проиграл вчера Вирусу свои последние деньги, а потом залез в долг на две или три сотни долларов, которых у него нет и никогда не будет.

      – …Латушко!

      Он разбил в «Пирамиде» два бокала, кувшин, чью-то смутно знакомую рожу за соседним столиком, смял в лепешку мельхиоровый шейкер, которым Митрич, бармен, всю дорогу гордился, как последний дурак.

      – Субботин!

      – Клячко!..

      Еще он познакомился с москвичкой – Ритой или Ларисой, блондинкой, непонятно было, что она забыла здесь, в Романове. Спросить не успел. Они только раз поцеловались взасос в дамском туалете, а потом оказалось, что за ней приехал супруг. Супруга Жора уже не помнил.

      – Щученко!

      – Никифоров!

      – Держите строй, калеки, не разбредаться!

      «Пивка, – молча молил Жора. – Пивка. Отче наш, иже еси на небеси, дай мне глоток пивка». С пузырьками. Свежего. Пивка из мокрой холодной бутылки, где этикетка сползает сама, как платье с этой… Ларисы. Или Риты.

      Жора открыл глаза и увидел перед собой жирную волосатую спину. Он ткнул в нее согнутым большим пальцем.

      – Леха, алло!

      Леха Дутов всколыхнулся и пошел волнами, он толстый и безобидный.

      – Ты чего? – спросил Леха.

      – Дай пять тысяч, десантник хренов.

      – Где я тебе их возьму?

      Леха щелкнул резинкой своих трусов, показывая, что бумажника при нем нет. Вот дурында. Жора сглотнул и отвернулся. Какое-то нехорошее предчувствие мучило его. Все схвачено, за все заплачено, все-все-все… И все-таки. Смыться бы отсюда. Вообще. Амстердам. Марсель. Мыс Нордаун. Да хоть Куала-Лумпур.

      Кто-то в очереди сообщил:

      – Хирург баба. Новенькая.

      И все двенадцать полуголых мужиков, покрытых густой растительностью от ключиц до пяток, многие из них женаты, кто-то даже успел детей нарожать, чтобы продлить отсрочку – все подумали об одном и том же: «Хирург баба, это ж надо.»

      – Еремеев!

      – Симончик!

      – Газаев!

      Потом вызвали Дутова. На него комиссия потратила не больше минуты, и голос наконец выкрикнул:

      – Пятаков!

      Жора сложил руки крест-накрест на причинном месте, сделал умное лицо и прошел в кабинет.

2.

      Вокзал в Сочи гудит, словно улей. Курортная жара. До моря рукой подать, там мегатонны зеленой прохлады, там веселые девушки в мокрых купальниках – ну а здесь пахнет только асфальтом. Вокзал, одним словом.

      Зеленые точки на электронном табло перестроились в цифру 40. Без двадцати двенадцать. До отправления поезда Сочи – Мурманск осталось три минуты, на перроне не протолкнуться.

      Дородная женщина в синем форменном костюме, словно ледокол, режет толпу, в кильватере у нее семенят трое голенастых студентов-иностранцев, увешанных спортивными сумками. Вот они кого-то толкнули, задели чей-то чемодан, нельзя ли поосторожнее, эй!.. вслед им летят ругательства, женщина лениво отбрехивается. Наконец они подрулили к шестому вагону, там кавказец-проводник точит лясы с симпатичной пассажиркой в желтых коротеньких шортах.

      – Ахмет, есть дело.

      Кавказец широко улыбается пассажирке:

      – Один момент. Потом дорасскажу, – и отходит вместе с женщиной-ледоколом в сторонку.

      – Что случилось, Нинок?

      – Тут парни попросились, безбилетники, – вполголоса говорит Нинок, кося глазами на студентов. – Двести пятьдесят долларов, до Москвы.

      – Ну и. – улыбается Ахмет.

      – У меня в вагоне как сельдей в бочке, а у тебя девятое купе свободно, мне Ледкова сказала.

      Ахмет посмотрел на студентов, которые как по команде оскалили лошадиные зубы, потом достал из нагрудного кармана сигарету и повесил на нижнюю губу.

      – Нинок. Ниночка. Дорогая. У меня бронь в Романове, ты знаешь, что такое бронь?

      – Да плевать все хотели на твою бронь. Романово – это не Ростов и не Саратов, перебьются как-нибудь. В плацкартных вагонах есть места.

      – Вот и отведи туда своих студентов, что за проблемы?

      Нинок вздохнула всем своим огромным телом.

      – Они заплатят триста, Ахмет.

      – За триста твои ребята долетят и на самолете, там всегда есть места.

      – Это хорошие деньги, Ахмет. Очнись.

      – Извини, меня это… ждут.

      Ахмет улыбнулся на прощанье и рванул обратно к пассажирке в желтых шортах. Нинок вздохнула еще раз, потом еще.

      – Вот чурка гадский, – пробормотала она. – Совсем мозгов нет.

      А студенты стоят, скалятся, переминаются с ноги на ногу, еще одни нерусские на ее голову, ни хрена не понимают.

      – Ну что скалитесь? – рявкнула на них Нинок. – Засуньте свои доллары, сами знаете куда, и топайте на самолет, нихт ферштейн. Ничего вам здесь не