Дороже самой жизни (сборник). Элис Манро

что это не дом, до него гораздо дальше. До ее дома то есть.

      Над ними смыкались огромные кроны деревьев. Звезд не было видно совсем. Но виднелся отблеск на воде – между тем местом, где они были сейчас, и городскими огнями.

      – Посидите, обдумайте, – сказал он.

      Это слово заворожило ее.

      – Обдумать?

      – Как вы войдете в дом, например. С достоинством – получится у вас? Не перестарайтесь. Небрежно? Я полагаю, у вас есть муж.

      – Я должна сначала поблагодарить вас за то, что отвезли меня домой, – сказала она. – Значит, вы должны сказать, как вас зовут.

      Он сказал, что уже представлялся ей. Возможно, даже дважды. Ну хорошо, еще раз. Гаррис Беннет. Бен-нет. Он зять тех людей, которые устраивали у себя вечеринку. Это его дети разносили напитки. Он вместе с ними приехал в гости из Торонто. Теперь она довольна?

      – А мать у ваших детей есть?

      – О да. Но она в больнице.

      – Мои соболезнования.

      – Не нужно. Это очень хорошая больница. Для душевнобольных. Точнее, для людей с эмоциональными проблемами.

      Грета тут же сообщила ему, что у нее есть муж по имени Питер и у них есть дочь по имени Кейти.

      – Очень мило, – ответил он и принялся сдавать машину задним ходом.

      На мосту Львиных Ворот он сказал:

      – Простите, что я с вами разговаривал таким тоном. Я думал о том, поцеловать вас или нет, и решил, что нет.

      Она поняла его в том смысле, что в ней есть какой-то изъян и она недостойна поцелуя. От стыда, как от пощечины, она сразу и начисто протрезвела.

      – А теперь, когда мы переедем мост, нам надо повернуть направо, на Марин-драйв? – продолжал он. – Я полагаюсь на вас. Скажите мне.

      Пришла осень, потом зима, потом весна, и она вспоминала о нем, наверно, каждый день. Словно каждый раз, когда засыпаешь, тебе сразу начинает сниться один и тот же сон. Она откидывалась на спинку софы и представляла, что лежит в его объятьях. Казалось бы, она не должна была запомнить его лица, но оно виделось ей во всех подробностях: с морщинками, усталое от жизни, ироничное лицо кабинетного жителя. Его тело ее тоже вполне устраивало: изношенное в разумных пределах, но еще в рабочем состоянии; неповторимо желанное.

      Она чуть не рыдала от тоски по нему. Но все эти фантазии развеивались или впадали в спячку при возвращении Питера с работы. Их место заступали рутинные, неизменно надежные знаки супружеской привязанности.

      Эта греза была, по правде сказать, очень похожа на ванкуверскую погоду – тоска по несбыточному с примесью уныния, дождливая мечтательная грусть, тяжесть, обвивающая сердце.

      А что же отказ в поцелуе, такой неделикатный удар?

      Она вычеркнула его из памяти. Забыла напрочь.

      А что же ее стихи? Ни слова, ни строчки. Ни намека, что она когда-то творила.

      Конечно, она отдавалась этим грезам, только когда Кейти спала. Иногда она произносила его имя вслух, впадая в полный идиотизм. Вслед за этим ее охватывали жгучий стыд и презрение к себе. Настоящий идиотизм. Идиотка.

      И